Лидия Колегова – Шмаль, 25 лет (1967г.)

       

-  Колесова Лида!

Карандаш в руке учительницы замер на середине списка. Кто-то явно медлил с ответом на перекличке.

- Лида! Колесова!

- Лида – я. Но моя фамилия КолеГова.

Ребята засмеялись.  Матери переглянулись. Шло знакомство с первоклассниками          31 августа 1949 года.

- Как зовут твою маму? 

- Дудина Антонида Титовна.

- А  отца? 

- А отца у меня нет, и никогда не было!

Ребята снова засмеялись. Матери снова насмешливо переглянулись.  

Я покраснела и тщательно закрыла откинутую парту. К тому, что у меня нет отца, я привыкла. Отца не было и у моих старших сестры Тамары и брата Бориса. Он у них погиб на железной дороге, когда сцеплял вагоны. Его звали Николай Дудин.  Моего отца – Иван Колегов. Но это имя никогда не произносилось. Тайна моего рождения была интригой маленького пригородного поселка Адамова гора. Моё появление в магазине или клубе вызывало оживленное любопытство соседок.

- Какая бассенькая девчушка у Тоськи растёт…

- Так нагулянные – они всегда такие… 

Я считала себя уродкой и на похвалы соседок внимания не обращала – мало ли что говорят. А о том, что я “ветром надутая”, в  “картошке найденная”, “под забором подобранная", я верила и тем закрывала свое любопытство на фамильное расхождение моей семьи. На вопросы об отце мама только махала рукой, бабушка сердилась, брат с сестрой недоуменно хлопали ресницами. Потом я нашла две фотографии: в буденовке мне сразу понравилась (красный командир!), а на другой он был наклонен к чьему-то плечу, но снимок  был разрезан пополам, другая половина лежала тут же с надписью на обороте “Степанида”. Я была мала для подробностей. Посмотрела и забыла. А отцовский снимок долго разглядывала и пыталась найти  хоть какое-то сходство. Не находила. Может, и правда, что меня в картошке нашли?..

Иван Семенович Колегов

Есть в истории Великой Отечественной войны одна трогательная и как бы стыдливая страница – последняя любовь фронтовика. И дети, рожденные в результате этих коротких и безумных встреч. Сколько их родилось, таких малышей? Никто, конечно, не считал. Как сложилась их судьба, часто не признанных, не увиденных отцами, не принятых родными? Наверное, тоже по-разному. Если им вообще повезло родиться. 

Мне повезло, правда с пометкой “незаконнорожденная”. Не знаю, есть ли теперь такое понятие. В годы войны было.

Мои родители встретились в конце мая 1941 года. Отца призвали в наши места на сборы. Тогда в предчувствии войны проходили переподготовку многие молодые мужчины. Ивану Колегову 36 лет, у него уже есть семья и дети. Но… перед веселой вдовушкой не устоял. Озорная Тоська с бирюзовыми глазами, с копной каштановых волос в свои двадцать девять лет была весёлой. К тому же свободна, хотя и поднимала одна двоих детей.  После сборов рядового стрелка Колегова сразу отправили на фронт. Буквально в первом уральском эшелоне. Когда мама догадалась, что беременна, никаких вестей от Ивана не было. Источник информации с фронтов – старенькая тарелка на стене: Красная армия отступает, немцы у стен Москвы, гибнет мирное население, нависает угроза голода… Даже если любимый живой, никакой надежды на его возвращение. Ужас охватывал при мысли, как прожить с двумя сиротами, а тут ещё третий! Подумывала об избавлении, но не решилась: закон запрещал. Была надежда на досрочные роды. Говорили, что восьмимесячные не выживают. И мама снарядилась, как в бой: взяла ломик потяжелее и пошла выворачивать полы в заброшенном сарае. Надорвалась, пошла в баню, погрелась, скрючилась от боли, послала дочку за соседкой…

Антонина Титовна Дудина

Что такое появилось на свет, сразу было не понять: ни волос, ни ресниц, ни бровей, ни ногтей. Завернули в пеленку, положили на лавку.  “Оно” кряхтело и пищало. Стало боязно и жалко. Приложили к груди – “оно” вцепилось, как присосок. Это и была я. Такая несвоевременная и неказистая, что от досады мама зарегистрировала меня на 15 января – день гибели её первого мужа. Два несчастья в один день с разностью в пять лет! Некоторое время меня держали на печке. Покормят и положат. Я спала, догоняла свой утробный возраст. А когда пришла весна, и меня развернули под солнечными лучами, глазам не поверили: вместо гадкого комочка – белокурая девчушка с ямочками на щечках, с ресничками до бровей, с веселыми радостными глазками. Кукла! Так и звали.

И начала я подрастать под пересмешливые взгляды соседок, под недовольное ворчание бабушки, под неприязненное раскаяние мамы. Неожиданное появление отца летом 1942 года смягчило моё положение, прибавило маме сил и уверенности, успокоило больное самолюбие. Оказалось, отец был в тяжелых боях под Ленинградом, перенес ранение, получил небольшой отпуск – и вот явился влюбленный, счастливый, уставший, радостный от рождения дочки, озадаченный нашим будущим, виноватый за непредусмотренные испытания, спешащий к новому пункту назначения… Куда отправят, он ещё не знал. Но уехал на этот раз навсегда. Таким его и запомнили: живым и здоровым. В гибель не верили. Думали, скрывается от помощи в воспитании ребёнка. Мама его не искала: запись на имя отца не давала в те годы права на алименты, как и на пособие или пенсию от государства. А раз так, зачем искать? Захочет, сам найдет. Адрес знает.

Характер у мамы был “ой  какой”! Сама выросшая в раннем сиротстве, она жизни не боялась. И была мастерица на все руки: умела ткать половики на станке, стежила ватные одеяла, шила обновки всему посёлку, вязала и вышивала. Редкая в те годы машинка “Зингер” не умолкала. Богатства не принесла, но и голодать не позволила. Конечно, и мы, дети, трудились в полную силу: всё лето обрабатывали огород, пилили и кололи дрова, таскали траву для коровы из болота, собирали грибы и ягоды. У мамы было много подруг, и все они имели законных мужей, но в Тоську никто из них не бросил камня, мало того, она была их признанным лидером. В конце войны мама сошлась с эвакуированным из Поволжья немцем Петром Яковлевичем Ремпелем и прожила с ним десяток лет. Когда немцам разрешено было  вернуться к семьям, за ним приехали взрослые дочери и увезли домой. Мама очень переживала. Больше она замуж не выходила.

Мама любила праздники. Но все они начинались и заканчивались в нашем доме одинаково. Сперва застолье, песни, даже пляски, а потом бабушка соберет своих трёх дочерей, и начинается плач и причитания. Они оплакивали моего дядю Ивана Титовича Горохова, пропавшего без вести летом 1941 года.  Бабушка делила с его семьёй крошечную пенсию и никак не могла смириться с потерей единственного сына, её надежду на беспечную старость, так как поднимая четырёх детей, бабушка трудовой пенсии не заработала. Я её утешала в свои десять лет, как понимала: “Дядя же за родину погиб! Гордиться надо, а ты плачешь с утра до вечера”. Бабушка взвывала ещё громче и гнала меня прочь, а тётки провожали сердитыми глазами. “Отсталая семейка”, – возмущалась я, залезала на крышу и, опершись о печную трубу, писала первые стихи:

12-тая весна Лиды Колеговой

Никто мои поэтические порывы не ценил. Тогда я стала думать, что такой отец, как мой, в будёновке с красной звездой, меня бы понял. Захотелось его найти и увидеть. Написала несколько писем по адресам, где он мог быть. Ответы приходили похожие: “Не проживает”, “Не значится”. На многочисленные вопросы и анкеты при вступлении в пионеры, в комсомол, институт, на работу в графе “отец” старалась отвечать честно: “Отец с фронта к нам не вернулся”.  “С нами не проживает”,  “Сведений об отце не имею”. И все-таки один раз соврала.

По такому памятному случаю. Одним из источников нашего с мамой дохода были мои походы за ягодами. Если везло набрать побольше, то продавали. Начинали сезон с земляники. Но добывать её был тяжкий и опасный труд. Дорога дальняя на свежие вырубки. Ходили туда только лесовозы. Детей, как правило, не брали: сидеть надо было между кабиной и бревнами. Иногда это расстояние было настолько малым, что при движении по песчаным ухабистым дорогам стволы наезжали на кабину и могли придавить. Мы сидели на малюсенькой площадке, держась за неё руками и свесив ноги, всячески уберегая их от попадания на колесо. Под монотонное кряхтение мотора сладко дремалось, и можно было запросто свалиться. Моих подружек в такие поездки не отпускали. У меня же было редкое преимущество: отчим как раз работал на такой машине и брал меня в кабину. Иногда это делали его друзья – шофёры. Когда такой возможности не было, я бежала за пределы зоны видимости “стукачей”, подальше от посёлка на лесной кордон, и всячески уговаривала проезжающие машины прихватить меня с собой. Как правило, за рубль кто-нибудь да соглашался.

Продать ягоду было тоже непросто. В посёлке покупателей не было. В город идти было поздно, оставлять же ягоду на ночь до утра нельзя: при отсутствии холодильников она пропадала. Рынок вечером к тому же не работал. Оставались места у входа в магазин. Это было надёжно, но опасно – гоняла милиция. И вот однажды, придя из леса, я переоделась и пошла в город за пять километров. Встала у ближней булочной и раскрыла лукошко. Подходит мужчина: “Почём ягода?” – “Два рубля стакан” (в ценах до 1961 года). -  “Пойдём со мной!”  Я обрадовалась, что он всё лукошко купить хочет, а он привёл меня в милицию. “Разве ты не знаешь, что нельзя торговать в неположенном месте?” Я, конечно, знала, но видела, что другие торгуют. Почему бы не рискнуть? Стали составлять протокол. Как да что, кто отец, кто мать? Я возьми и соври: “Отец погиб на фронте. Под Сталинградом”. – Добавила для пущей убедительности, чтоб разжалобить. Милиционер задумался, а второй сердито прикрикнул: “Да отпусти ты её! Нашёл преступницу!” Меня отпустили, и тут я первый раз сломалась. До того железная была, как мама: слезу не вышибешь. Всегда, чтобы не зареветь, краснодонцев вспоминала из фильма “Молодая гвардия”. Пионеры не плачут, не сдаются, не опускают руки. И не ревела, как бы не было больно. В тот раз установки забыла и почувствовала себя слабой, усталой, беспризорной девчонкой, к тому же лгуньей и обманщицей.  Была тёплая уральская белая ночь. Солнце подсушивало неисчерпаемый поток накопившихся слёз. Я вытирала их ладошками и солёными пальцами таскала из лукошка начинающую раскисать землянику. Детство кончилось в мои 12 лет. Я дала себе слово никогда больше не врать, не торговать и не завидовать, что кому-то живётся лучше. Я научилась шить, вышивать, вязать, как мама, у меня появились свои бабушки-заказчицы: кому подбор для покрывала, кому картинку на стену, кому – простенькую кофточку из ситца.

“Отец бы погордился мной”, - утешала я себя. Но искать перестала. Показалось вдруг неэтичным влезать в его налаженную жизнь, в его отношения с его семьёй. В то же время, будучи уже взрослой, придумывала варианты журналистского поиска. Могла же бы приехать к нему с заданием из газеты?... Годы шли. Не стало мамы. Отец, будучи старше её, тоже мог уйти. Поиск показался бессмысленным.

И всё же пришла однажды на Поклонную гору, попросила заглянуть в Книгу Памяти. Замерло сердце, перехватило дыхание: ”Колегов Иван Семёнович. 1904 г.р. д.Колегово Куединского района. Призван в с.Б.Уса. Рядовой, стрелок. Погиб в бою 7 дек. 1942г. Похоронен на хут. Боровики Сталинградской обл.”  Вскрыли и рукописные отчеты о потерях воинской части: “… Жена Колегова Степанида Карповна…” Вспомнилась старая фотография. Степанида!  Сомнений не оставалось – эти сведения о моём отце.

Он не дожил двух месяцев до Сталинградской победы. Его последний бой - за высоту номер 124.5 у хутора Бабуркин. А в хуторе Боровки (именно так он называется) был госпиталь, в котором он лежал и умер. Все захоронения в 70-е годы были перенесены в село Иловайское. Имени отца там почему-то не оказалось. 

“Родовая” наша деревня Колегово   теперь представляет собой дачные хутора. Из старожилов никто не живет. Семья отца в 1943 году куда-то выехала, и её след пока не найден. В Куединском архиве я нашла “амбарную” книгу за 1940 год, в которой прочитала: “Колегов И.С. – глава семьи, русский, читает и пишет. Плотник. Степанида Карповна, жена, 1902 г.р., неграмотная. Анна, Клавдия, Елена – дочери, школьницы. Никифор, Афанасий – сыновья. Имели 12 соток земли, корову и двух овец с ягнятами”… Знала ли это мама? Из какой нужды вырвался он на сборы?..

Поскольку семья уехала, на стеле в деревне имени отца не было. Сейчас пообещали вписать.

Два года назад в хуторе Боровки торжественно открывали стелу в виде книги памяти, в её создании приняла участие и я.  Отдельной строкой по её красной странице сделана запись: “Колегов Иван Семёнович. Умер от ран в период боёв за Сталинград”. Так что не соврала я дяденьке милиционеру о погибшем отце, а сказала самую правдивую правду! Случайно.

В нарядной толпе боровчан я стояла как в почетном карауле и благодарила отца за его любовь, за его муки в окопах Сталинграда, за то, что дал мне жизнь. 

“Я видела, отец, где ты родился, жил и умирал. И пусть ты не смог растить и воспитывать меня, ты дал мне самое главное – жизнь. И как смог, её защитил, отдав свою. Вечная тебе память!”

Боровчанские казаки дали несколько праздничных залпов над свежим мемориалом. Люди складывали первые весенние цветы. Рядовой стрелок  Двадцать четвертой стрелковой дивизии 2-го формирования Колегов Иван Семёнович обрёл  своё место памяти и славы. Впервые не было обидно за трудное детство. Впервые мне стали так дороги и понятны мои родители. Приехала домой, и сами собой полились эти “Русские сонеты”, которые посвящаю своим родителям.  Ведь о скорой гибели отца мама так и не узнала.

Такой вот короткой была последняя любовь моего отца. Память о ней значительно длиннее. Мой внук Иван понесёт её дальше.

Лидия Шмаль  (Колегова)