Не бойтесь! Откройте дверь: это звонит Ваша юность. Не узнаете? Цветастые, в пол, юбки, брюки-клеш, фенечки на запястьях и щиколотках. Кожаные кулоны, сережки и бусы из ткани, пестрой, как летний луг. А в глазах – жажда вселенского счастья. 

Стиль хиппи, захлестнувший Западную и Восточную Европу в 70-е и 80-е годы прошлого века, снова вернулся в летнюю моду 2015г.

Сравнивать прошлое с настоящим – занятие неблагодарное, хотя и необходимое. Сопоставьте моду хиппи ушедшего и наступившего века, и вы увидите: последнее куда шире по тематике. Кроме культовых узоров полевых цветов на юбках и блузках, умилявших некогда своим простодушием и естественностью хиппи и их поклонников, сегодня в прикиде детей-цветов царит еще и фауна. Да какая! На платьицах вчерашних школьниц летают «бабочки», на брючках-клеш затаились лукавые «змейки», склонив на бок смиренные головки, напрягли мышцы «лошадки». Того и гляди – пустятся в галоп. 

Уличная молодежная мода лета 2015-го, и в самом деле, воплощает союз поля, леса, джунглей и степей. И этим внешним разнообразием, безусловно, превосходит одежду предшественников. Правда, формой, - не содержанием. История знала немало коммун всяческих мастей. Была когда-то в Западной Европе средневековая община. Так она добивалась от своего сеньора не много – ни мало: права на самоуправление. Французы в 19 веке пошли дальше – они установили Парижскую коммуну. Ну и что из того, что она продержалась всего 72 дня – с 18 марта по 28 мая 1871 года. Зато какая власть: первое правительство рабочего класса! О русских дореволюционных общинах написано сотни книг. Да и на заре Советской власти в стране победившего пролетариата от сельскохозяйственных коммун кто отрекался? За них цеплялись как за соломинку: на развалинах империи лучшего способа сплотить людей на началах общности имущества и труда не сыскать. А вот такая появилась впервые. В Америке, в 60-е годы 20 века в студенческой среде, и называлась, не догадаетесь, «Дети цветов». Откуда столь странное имя? Неужто из области перевоплощений? Бедные труженики, устав от гнета наук и агрессии мегаполиса, взяли да драпанули на природу и там превратились в сказочные существа – питомцев цветов. Расти – не хочу: раздолье. 

Религиоведы, отыскав в эксцентричном названии следы язычества, могут лучше и глубже других объяснить мотивы поведения тех, кто нарек себя столь необычным образом. Но об этом позже. А сначала вопрос: с чем у вас ассоциируются цветы? Не комнатные, не оранжерейные, а те, которые растут на просторе, там, где хотят, и как хотят. Со стойкостью и неистребимым жизнелюбием? 

Я не собираюсь навязывать вам своих ощущений, а хочу лишь проложить образный мостик между собой и Вами. И понять: какую цель ставили перед собой хиппи? Изначально – политическую: прекратить войну во Вьетнаме, носившую истребительный характер. Средство от бойни предлагалось вполне миролюбивое – студенческие протестные демонстрации. С лозунгами: «Долой агрессию в Юго-Восточной Азии. Мира и еще раз мира». Ряды противников американского милитаризма росли тогда не по дням, а по часам. Потребовались лидеры и четкая программа действий. Однако, ни первых, ни второй охваченная гневом толпа предложить не могла. Вдобавок, дали о себе знать неокрепший дух бунтарей, сословная лень и отсутствие упорства в достижении цели. 

В результате, их пацифистский пыл охладел, гражданские страсти улеглись, и дети цветов пустились в другую крайность – аполитичную. Бросив вызов стандартной моде, принялись создавать свою, молодежную, недопустимую с точки зрения дизайнеров. Экзотичность ее состояла в шоке и эпатаже. В ту пору никто, кроме них, не мог отважиться надеть одежду, бывшую когда-то в употреблении. И к тому же, отправленную за ненадобностью, как исторический хлам, на барахолки, блошиные рынки и секонд-хенды. А они облачались в забавное прошлое, устраивая себе бесконечные игры с переодеванием. Убеждая себя: праздник жизни – всего лишь смена внешнего вида и примерка на себя чужих образов и чужих жизней. Чего они теперь хотели? Да просто подразнить слабонервную публику своими дефиле. Быть свободными? Тогда от чего? Свободы от угрозы своим правам и законным стремлениям? Проблем с угнетением экономическим и юридическим у них не было. Первые хиппи – отпрыски богатых фамилий, обеспеченные, сытые. Словом, золотая молодежь. Если она рвалась к независимости, то иного толка. Свободе от труда, общества, семьи и обязанностей, связанных с ними. Свободы для чего? Для себя, собственных удовольствий и наслаждений. Гедонизм – древняя философия? Так ее можно сделать орудием бунта против буржуазной морали и ее лицемерия. И дети цветов весьма искусно использовали учение о высшем счастье, подмешав к нему еще и элементы язычества и буддизма. Язычество проявилось в играх, сходных с Дионисийскими, популярными в Древней Греции. Главное в них – безудержное веселье. 

Фильм Милоша Формана «Волосы» 1979 года отразил хипповскую вакханалию в полной мере. Сцена, где 15 тысяч хиппи танцуют до исступления и забвения всего, весьма показательна: отреченность от внешнего мира и его острейших проблем достигнута. Правда, за кадром осталась существенная подробность – цена ухода от реальной жизни. Ее предпочитали скрыть и режиссер, и спонсоры фильма. Зато участники знаменитого вудстока стоимость «всепоглощающей радости» знали отлично. Там в течение недели более полумиллиона ловили кайф, называя ее неделей любви. Понимая под любовью свальный секс, усиленный наркотиками для достижения высшего блаженства – нирваны. А по сути, получалась гремучая смесь буддизма, язычества, современной химии удовольствия. Чем объяснить такую вседозволенность и в таких масштабах? Неведением государственных мужей? Ничего подобного! Американские правители, словно снайперы, держали под прицелом шалости этих так и не повзрослевших мальчиков и девочек. Тогда почему не остановили столь очевидное разрушение миллионов душ и тел? Сработало равнодушие? Скорее, прагматизм. Высшая власть поощряла сокрушительную разнузданность исключительно из-за страха. Страха потерять сенаторские кресла, капиталы, возможность управлять многотысячными толпами. Избавление от боязни одно – делайте, что хотите. Курите марихуану. Отрицайте семью, как социальный институт. Виляйте бедрами до потери сознания. Теряйте в оргиях ум, время, индивидуальность. Все, что угодно, – только не бунтуйте. Только не требуйте радикальных реформ в экономике, смены власти, а то и революции. Всем будет хорошо: и нам спокойнее, и Вам абсолютный балдеж.

Мое поколение и поколение хиппи – одно, но с другим мировоззрением. Железный занавес, оберегавший советскую идеологию от тлетворного влияния Запада, оказался не столь уж неуязвимым. Ветерок хипповского влияния непостижимым образом просочился сквозь поры и этого «чугуна». Мы стали подражать детям цветов. Разумеется, не в образе жизни, а в одежде. 

Помню настойчивые поиски портного в Харькове, способного сварганить брюки-клеш из отреза габардина. Такой мастер – Матвей (мы звали его Мотя) - наконец-то нашелся. На окраине города. В частном домике, под сенью вишневого сада он творил чудеса. Правда, за несколько месячных стипендий. Но чем не пожертвуешь ради моды? И вот в таких немыслимо широких брюках я и приехала в Тюмень в начале октября 1971 года. Золотая осень шла на убыль. В воздухе пролетали первые снежинки – вестники грядущих холодов. И я радовалась: как тепло, удобно и уютно в брюках. Ходи – не дрожи. Да не тут-то было: то, что так нравилось мне, почему-то сильно раздражало других. Сначала меня не пустили в ресторан гостиницы «Турист», расположенной напротив редакции. Потом – в научную библиотеку. После в обком партии. Вскипая гневом, возвращалась в редакцию, рассказывая о брючных злоключениях. Мужчины-коллеги снисходительно улыбались. Женщины, особенно секретари-машинистки, зловеще молчали. По тогдашней наивности и открытости никак не могла понять причину бойкота. Уразумела ее позже, да и то не сама, а с помощью Поликарпа Петровича Прокопьева – знаменитого председателя колхоза «Большевик» из Нижней Тавды. Приехав к нему на уборку хлеба, попала в затяжной дождь. Едва просохла – сразу же в поле, брать интервью у комбайнеров. Беседа не ладилась. Вечером Поликарп Петрович, будучи некогда корреспондентом «Тюменского комсомольца», пригласил к себе в гости. Переступив порог его крепкого, красивого деревянного дома, ахнула от неожиданности: такой домашней библиотеки я еще не видела в Сибири. И потому сразу же метнулась к книжному шкафу. Рука потянулась к томику Бунина, открыв его на любимом рассказе «Митина любовь». Хозяин, лукаво наблюдавший за мной, вдруг спросил: 

- Любишь Бунина? 

- Да.

- А помнишь ли финал Митиной любви?

Ответ, видимо, его удовлетворил. Напоив меня горячим чаем с медом, уселся в кресло рядом и продолжил:

- Голубушка, ты зачем себе вредишь?

Я недоуменно пожала плечами.

- Ладно, задам вопрос по-другому: у тебя юбка есть?

- Ну, конечно.

- А отчего в ней не приехала в деревню?

- Так, вроде, не по моде, - пролепетала в ответ.

- Не по моде, - вскинулся он. – Не по хипповской? А соображаешь, для чего хиппи придумали такую немыслимую ширину брюк?

- Нет, - обалдела, захлопала ресницами.

- Так я тебе объясню: чтоб установить дистанцию от общества, чтоб отгородиться от него.

В тот вечер этот мудрейший и образованнейший человек открыл мне то, чего я еще не ведала: мода, как каждый предмет любви, это, прежде всего, глубокое знание. Это умение за формой разглядеть содержание. От привычки, как известно, трудно отказываться, и я продолжала упорствовать. Носила брюки вопреки всему. Саша Шверикас, мой первый учитель по тюменскому комсомолу – человек весьма остроумный – как-то придумал мне прозвище: Люба-брюк. Источник сравнения не вызывал сомнения. Тем не менее, не обольщалась: Лиля Брик и Люба-брюк – два совершенно разных мира. Далеких друг от друга. По времени, по сословности, по менталитету. И все же, судя по неожиданному уподоблению, в чем-то сходных. Может, намеком на буржуазную эпатажность? 

Идеология страны Советов не признавала мелочей. Будучи коллективистской, она негласно требовала не выделяться, не высовываться. И человек, будь то женщина или мужчина, заметно отличавшийся от других даже убранством, вызывал пусть скрытое, но подозрение. Особенно у старших товарищей по партии. Я не сразу сообразила, что путь в последнюю мне крайне затруднен или, что еще хуже, закрыт. В ту пору не быть коммунистом в газете означало многое: не двигаться по карьерной лестнице. Я так и осталась разъездным корреспондентом, о чем, слава Богу, теперь не жалею.

По прошествии времени многое видится и переживается иначе. И не оттого ли, что юность куражится, а старость кается. Дело не в возрасте, а в человеке. Он меняется, а вместе с ним и его оценки: людей, событий, явлений. Стиль хиппи – не исключение. Рожденный в пору Вьетнамской войны, он принес горькие и сладкие плоды. Первые – увы – печальные. Целое поколение западных «шестидесятников», сполна хлебнув радужных иллюзий, утонули в них. Чем обернулись надежды на счастье? Несбыточностью! Ведь ни один человек, находящийся между свободой от общепризнанных норм, обязанностей, привязанностей и несвободой от своих желаний, инстинктов, подхлестываемых наркотиками, шалопайством, безудержным разгулом плоти, не может быть счастливым. Знали ли об этом дети цветов, затевая свои Дионисийские празднества на новый лад? Вряд ли! А когда хмель призрачного веселья слетел с буйных голов и сердец, зазвонил колокол беды. Надо было спасать уже не дух свободы, воспламенивший некогда их юность и молодость, а тело от стремительного распада. И заигравшемуся поколению пришлось этими самыми цветочками прикрывать уже душевные раны и раны судьбы. Однако это оказалось очередным  самообманом. Полумерой. Средством, временно облегчающим инфаркт поколения, но не исцеляющим от него. Что касается сладких плодов, то они выполнили роль джина, вырвавшегося из старых мехов дизайнерских предрассудков. Он разрушил привычные и уже отжившие формы. Властно потребовал от создателей молодежной одежды провести селекцию творческих находок хиппи. Услышали ли кутюрье голоса неуемных мятежников? К счастью, да. И благодаря этому, обогатили молодежную моду свежими и оригинальными идеями. Прежде всего, в области колорита. Когда еще невесты шли под венец не в белых, а в голубых, розовых и алых платьях? А тогда шли без страха и упрека. Как и теперь. В придачу к цветовым находкам и необычные украшения. Из обычных, доступных всем материалов: бисера, кожи, ткани. Того самого бисера, из которого сейчас плетут не тоненькие браслеты-фенечки, как в 70-е годы, а дивные ожерелья, пояса, воротники, манжеты. Добавьте еще и смелые сочетания несочетаемого в фактурах. Как, например, восхитительные платья, созданные соединением двух контрастных текстур: степного мха-кермека в качестве основы наряда и изысканной флоры – тридцати пяти роз разных оттенков, двух десятков гвоздик, гортензий и геллеборусов. 

И в довершение моей маленькой исповеди последний кадр метаморфозы, случившейся с хиппи. Помните ли вы их несуразные хламиды в 70-е годы 20 века? А теперь обратите внимание на первополосный снимок «Литературной газеты» за 24 июня 2015 года. Он сделан с выпускного бала московских школьников на Красной площади. Его автор - известный фотохудожник Владимир Лагранж. Как поэтично и в то же время предельно точно подловил его объектив превращение неуклюжего хипповского балахона в прозрачный летящий хитон. Прозрачный, но не призрачный. Под ним – еще один, а то и два слоя одежды. Как броня и как символ душевных перемен, случившихся с внуками советских хиппи. Облаченные в радужные хитоны юные щеголихи и щеголи воздели к лазурному небу нежные руки-крылья, словно в заклинании. Чего они просят у Высшей силы? Свободы, счастья, братства? Того, что не сбылось у их бабушек и дедушек? 

Видно, печальные и веселые уроки предков не прошли даром. Они их все-таки усвоили. И простили все прегрешения. И сумели после этого полюбить постаревших детей с цветами на ранах.  

Выпускники школ 1961 и 2015 годов. Владимир Лагранж. ИТАР-ТАСC