Павла Ивановича я знаю более трёх десятков лет. И не только знаю, но и дружу с ним. Вначале были коллегами по работе, а в последние годы увлеклись писательской деятельностью. Я прозой, он стихами. Если честно, то Павел Иванович в этом преуспел гораздо заметнее, чем я. Имеет ряд лауреатских званий и премий. Но это обстоятельство на нашу дружбу не влияет. Наоборот, учитывая, что в соответствии с возрастом мы стали меньше и реже употреблять спиртное, траченое ранее на эти мероприятия время мы с удовольствием заполняем совместным чтением или обсуждением мировых проблем. Иногда на этой почве спорим, но на личности не переходим. А когда из-под наших «перьев» на свет появляются новый роман или сборник со стихами, мы долго и придирчиво разбираем свои творения по «косточкам». Не забываем отметить это событие и дружным застольем. В общем, ведём активную жизнь столичных пенсионеров.  

Автор рассказа Василий Долгих

Бывают, конечно, и в нашем настроении перебои, во время которых ставим под сомнение необходимость продолжать заниматься литературным творчеством. Но проходит хандра, и мы вновь начинаем часами пытать свои состарившиеся серые клетки и заставлять их искать необходимые сюжеты, слова и краски. К редкой похвале и частой критике со стороны мы с Павлом Ивановичем относимся по-разному. Я с равнодушным безразличием - он со спортивной злостью. Мне категорически наплевать на то, что думают профессиональные писатели о моих произведениях, так как убеждён в их любительском уровне, не претендующем на высокое признание. А он с повышенной нервозностью и с глубоким анализом. 

 Однажды, без предварительного предупреждения, я нагрянул к Павлу Ивановичу в гости, и застал его не в самом лучшем расположении духа. «Что, старинный товарищ, не рифмуется? Может, по стопочке конька нам с тобой вовнутрь пропустить, чтобы мозги лучше заработали?» - съехидничал я. «Ты, Пётр, шутишь, а я себе места не найду. Ладно бы, какой авторитетный поэт мои последние стихотворения раскритиковал. Я бы перетерпел как-нибудь. А тут абсолютно бездарный писака мне настроение решил испортить. Читал я его стихи. Сплошной мат и бессмыслица. А о том, что в них души нет, то и говорить не хочется. Ты знаешь, что этот деятель мне предложил? Посоветовал не рвать попусту сердце и не пачкать бумагу! Не дождётся! Я уже раз в жизни совершил такой необдуманный поступок, за который мне до сих пор стыдно и горько. Не сделай я его, может, и судьба моя по-другому сложилась бы», - на одном дыхании выпалил товарищ. «Ну, во-первых, тебе на свою судьбу грех обижаться. Дай Бог каждому такую. А во-вторых, пора уже привыкнуть к поглаживанию против шерсти. Ведь, как правило, чаще завистники критикуют, а профессионалы стараются деликатно помочь увидеть ошибки. Вот возьми меня. Думаешь, почему в мой адрес критики мало? Да потому, что мои произведения не конкурентоспособные. А с тобой другое дело. Видят бездари, что из-под твоёго пера стихи волшебные выходят - вот и бесятся в бессильной злобе. Так что, плюй на всех и береги здоровье. Оно тебе ещё пригодится», - попытался успокоить я товарища. И чтобы окончательно оторвать его от неприятных мыслей, спросил: «Ты что-то там о своей судьбе обмолвился? Может, расскажешь?» 

Павел Иванович вначале хотел отмахнуться от меня: «Зачем старое ворошить». Но, посмотрев на висящий над диваном портрет, где он был запечатлен со своей женой, грустно улыбнулся и стал медленно излагать историю пятидесятилетней давности.  

«Хоть и было это давно, но до сих пор помню все детали тех событий. Я ведь  родился и провёл своё детство в деревне. Многое познал, многому научился и немало испытал. Деревенский уклад бытия до сих пор во мне жирным пятном живёт. Но я не жалею об этом, а даже горжусь. Не знаю, стремился бы я достичь каких-то высот, если бы рос в городе? Думаю, что нет. Городская молодёжь не любопытная и не романтичная. Не то, что деревенская. В городских парках и дворцах культуры во всю радиолы да магнитолы гремели, а в нашем клубе старый патефон последние витки на пластинках накручивал. Вся культурная жизнь деревни на гармонисте замыкалась.  Будь то клубные посиделки или деревенские гулянки  по какому-нибудь случаю. Гармонист в деревне на вес золота, а хороший – ещё дороже. В те времена в нашей деревне было всего два гармониста - я, двенадцатилетний пацан, и Семён Громов, который был на десять лет старше. Несмотря на мой юный возраст, большинство односельчан считало меня лучшим и, при первой необходимости, приглашало к себе. А вообще, на гармошке я научился играть в девять лет. Первые уроки мне преподал старший брат. Поняв, что к музыке у меня есть предрасположенность, он подарил мне хромку, под названием «Тульская».  Получив инструмент в руки, я с тройным упорством и желанием стал на слух подбирать на его клавишах понравившиеся мне музыкальные произведения. Доходило до смешного. Иной раз, сижу в деревенском клубе и внимательно смотрю фильм. Вдруг с экрана начинает раздаваться какая-то красивая мелодия. Прослушав её до конца, выхожу из клуба и бегом домой. А к тому времени, когда заканчивался сеанс, я уже сидел на крыльце клуба и наигрывал эту мелодию на гармошке. Даже если она была из иностранной картины. Но особенно хорошо у меня получались плясовые. Поэтому мне рано пришлось присутствовать на разных деревенских  гулянках, имея на то законные основания. А у любого такого застолья программа одна: вступительная часть - с тостами и частыми возлияниями, концертная – с песнями и плясками, заключительная – со звонкими матерными частушками, мордобоем и пьяными слезами. Насмотрелся я этого всего на много лет вперёд. Особенно мне не нравилось, когда пьяные взрослые женщины, потеряв над собой контроль, лезли ко мне целоваться. Так они старались отблагодарить за хорошую игру и доставленное компании удовольствие.

1960-е. Фото Бориса Михалевкина

Популярность и похвала моих музыкальных успехов, повлияли на моё поведение не в лучшую сторону. Постепенно я стал привыкать к мысли, что обладаю особым музыкальным даром. И уже не представлял себя вне богемы. А чтобы эта мечта сбылась, решил по окончанию семи классов поступать в областное музыкальное училище. Мой порыв в деревне восприняли по-разному. Близкие родственники и друзья - с пониманием,  недоброжелатели - с ехидством и завистью, а учителя - с откровенным скептицизмом. Однажды, придя к нам в гости, учительница по русскому языку и литературе сказала родителям: «Слышала, что ваш Пашка собрался поступать в музыкальное училище. Так вот. Хочу предупредить, что вы зря идёте у него на поводу. В музыкальное училище поступают мальчишки и девчонки подготовленные, окончившие музыкальные школы. А ваш сын такой подготовки не имеет. Правильней будет, если он продолжит учёбу в районной средней школе, а параллельно походит в музыкальную. Ну, а потом уж и пусть решает, куда ему дальше податься и какую профессию получать». Мама тогда только руками развела: «Он спит и видит себя музыкантом. Разве мы сможем его отговорить от выстраданного решения? Пусть пробует себя. Может, что и выйдет». «Смотрите. Ваш сын, и вам за его дальнейшую судьбу отвечать», - предупредила учительница.

На вступительные экзамены в областной центр я прибыл без опоздания. Разыскал музыкальное училище, зарегистрировался, вселился в общежитие и стал активно внедряться в предэкзаменационный процесс. Но с самого начала он пошёл не по-моему сценарию. Оказалось, что перед тем, как окончательно быть допущенным к экзаменам, необходимо было пройти прослушивание специалистами - музыкантами. Я об этом не знал, поэтому особой радости не испытал. Нашёл аудиторию, в которой своё мастерство показывали «клавишники», и стал ждать очереди.

Наконец, она настала. Я смело вошёл в комнату, уселся на табурет, стоящий напротив стола, за которым сидели три человека, и замер. «Что сидим? Где ваш инструмент?» - спросил сухощавый, курчавый, грачиного окраса, мужчина. Я осмотрелся по сторонам и тихо ответил: «Моего инструмента здесь нет». «А на чём Вы играете?» «На гармошке – хромке». «Понятно. Тогда марш в инструменталку и быстрей возвращайся. У нас нет времени каждого недисциплинированного абитуриента ждать»,- предупредил мужчина, чем сильно меня встревожил. 

Через несколько минут я вновь восседал на табурете, но уже с обшарпанной гармошкой в руках. Сидел и ждал команды от членов комиссии. «Почему сидим и не играем?» - спросил «курчавый». «А что играть?» - поинтересовался я. «Что положено играть абитуриенту, то и играй», - раздражённо ответил педагог, но посмотрев на меня, вдруг спросил: «Деревенский?» «Да». «Нотную грамоту, конечно, не знаешь?» «Нет. На слух подбираю и играю», - с гордостью ответил я.  «Ну, если деревенский, то наверняка «цыганочку с выходом» играешь. Вот с неё и начинай», - скорее из любопытства, чем из профессиональных соображений, подсказал он.

Вначале робко, а затем с нарастающим хладнокровием и привычной лёгкостью я стал растягивать меха и перебирать клавиши. А вскоре разошёлся так, что даже не сразу услышал команду «курчавого» – остановиться. «Так. Неплохо. А ещё что умеешь играть?» «Всё!» «Понятно. И вальсы играешь?» «Играю. «Дунайские волны», «На сопках Манчжурии» и другие». «Хорошо. Давай послушаем, как ты их исполняешь», - предложил «курчавый». Ждать я себя не заставил и стал с большим удовольствием разливать мелодии вальсов по уголкам аудитории. «Всё. Достаточно. Музыкальный слух у Вас, конечно, есть, но этого недостаточно, чтобы стать настоящим музыкантом. Без знания азов нотной грамоты Вы далеко не уйдёте. А обучать ей Вас в стенах училища у нас нет возможности, да и необходимости. Так что допустить до вступительных экзаменов мы Вас не можем. Позанимайтесь вначале в музыкальной школе, а уж потом приходите к нам», - буднично, без эмоций в голосе, подписал мне приговор «курчавый», а сидящие с ним рядом в знак согласия только небрежно кивнули головой. Я готов был резко выразить своё несогласие с этим решением и даже нагрубить педагогам, но в это время следующий абитуриент стоял уже рядом и ждал, когда освобожу табурет. Бросив со злостью на скамейку гармошку, почти бегом выскочил из комнаты. В тот же день я уехал домой с разбитым сердцем и разрушенной до основания мечтой».

После этих слов Павел Иванович замолчал. Молчал и я. Но через некоторое время не выдержал и спросил: «Так в чём же твоя трагедия? Ну, не поступил в музыкальное училище, зато окончил горный институт и стал специалистом высшей категории. Причём здесь та судьба, которая не состоялась? Разве эта – настоящая – хуже той? Тебя вся горнодобывающая отрасль знает, а где гарантии, что ты мог стать знаменитым музыкантом?» «Дело не в важности и знаменитости. Дело в том, что я предал мечту детства. Не стал за неё бороться, когда повстречал на своём пути препятствие в виде небольшой кочки. Вместо того, чтобы воспользоваться советом членов приёмной комиссии и направить весь свой талант и энергию на изучение нотной грамоты, я забросил в дальний угол гармошку и почти тридцать лет не брал её в руки. А когда взял, то понял, какую в юности совершил ошибку. Но было уже поздно». «Зато ты сейчас поэзией профессионально занимаешься. Это творчество тоже требует терпения и таланта», - перевёл я разговор на другую тему. «Вот именно - поэзией занимаюсь! И знаешь, чем глубже я погружаюсь в это творчество, тем сильнее ощущаю неразрывную связь его с музыкальным. В стихах я слышу музыку, а в словах – ноты к ней. И я счастлив, что мне это удалось познать. Поэтому, наверное, и воспринимаю так болезненно мнение о моих стихах тех, кто природой лишен музыкального слуха, но норовит больнее укусить имеющего его. Ладно, Пётр. Бог им судья. Пусть продолжают неистовствовать, а я буду слова – ноты искать, чтобы хорошие стихи – музыку сочинять», - улыбнулся Павел Иванович и, поднявшись с кресла, добавил: «Пойдём, дорогой товарищ, на кухню. Пора уже и чайком нам побаловаться». 

Василий Долгих