Думал ли я в юности своей, что буду строить газопроводы, нефтепроводы, жить 23 года подряд в вагончиках в тундре, в тайге и пустыне, кормить комаров и мошек, замерзать, тонуть и гореть, начинать с первого кола и до факела.

Окончив ремесленное училище в 1951 году, я работал токарем и слесарем на заводе «Пролетарский труд» в Москве. Потом Армия: Таманская дивизия, курс молодого бойца, то есть, карантин, а далее полковая десантная школа в Германии, Венгрия, ранение, госпиталь в Белицах, ансамбль песни и пляски группы войск в Германии.

Демобилизовался с женой и с сыном Сергеем в 1957 году. Уехал из Москвы, жил в деревне Пудость Гатчинского района. Завод имени Рошаля в Мариенбурге, школа рабочей молодёжи в Гатчине, которую окончил в 1959 году. Косил сено для коровы, посадил 5000 ёлочек,  за два гектара покоса травы в Таицком лесу. На заводе был первым бригадиром бригады коммунистического труда слесарей – сборщиков.

В юности мечтал быть музыкантом или скульптором. Ни того, ни другого из меня не получилось.

Почему-то я сдавал экзамены в Московский Авиационный институт, по конкурсу не прошёл. Пошёл, куда с моими отметками возьмут. Взяли на нефтепромысловый факультет в институт нефтехимической и газовой промышленности, иначе МИНХиГП им. Губкина.

По семейным обстоятельствам переехал в Мариенбург Ленинградской области, перевёлся на заочное отделение.

Пришлось сменить профессию, и в 1960 году я пришёл на газораспределительную станцию Броневая к главному инженеру Виталию Васильевичу Штагеру.

Меня приняли на  ГРС учеником оператора одоризационного отделения.

От моей одежды этилмеркоптаном несло так, что в электричке люди шарахались в разные стороны, и я ехал спокойно сидя от Броневой до Мариенбурга.

Штагер договорился с Израилем Моисеевичем Ругером, чтобы меня поселили в огромную, около 100 квадратных метров, комнату общежития СМУ-7 на улице Герцена, дом 33, где я познакомился с Валерием Измайловым, с которым в последствие вместе трудились в СМУ-1 треста Ленгазспецстрой.

Начальником ГРС работал Владимир Александрович Горбель, Виктор Георгиевич Скрябин работал старшим инженером ПТО, а Юрий Фёдорович Козловский работал мастером ГРС. Возглавлял ЛУМГ Алексей Иванович Хорьков – красивый высокий мужчина, с волевым, даже властным лицом, который восседал в резном, старинном кресле, и в его кабинет люди входили с волнением.

Эти люди в моей судьбе сыграют свою значимую роль.

Обаятельный, интеллигентный, умный человек, грамотный инженер Виталий Васильевич Штагер в скором времени умер. Хоронили мы его всем коллективом ЛУМГа.

Штагера заменил герой социалистического труда Сергей Фёдорович Бармин, с которым я встречался многократно. Замечательный, мудрый и человечный человек был Бармин.

После того, как я поработал оператором испарительного и контрольного отделения, меня перевели диспетчером Красносельского управления магистральных газопроводов, где мне в Красном Селе выделили комнату в двухкомнатной квартире, в доме, в котором жили Ирина Михайловна Жигалова, ставшая главным экономистом Лентрансгаза и Олег Юданов, который и сегодня трудится электросварщиком в Ленгазспецстрое на рембазе в Тайцах.

Не заладилась у меня семейная жизнь, и я перевёлся в Ленинградский инженерно-строительный институт на вечернее отделение, на факультет теплогазоснабжение и вентиляция.

Работая в Красносельском управлении, я познакомился с Иваном Павловичем Новаком, который был прикомандирован в наше управление и занимался у Василия Крестникова связью.

Когда я по долгу службы приезжал в Вопшу, на опытную Гатчинскую компрессорную станцию подземного хранилища газа, так как мы уже тогда вели учёт закачки сначала воздуха, а потом газа, я познакомился с Владимиром Николаевичем Шишлиным, который тоже сыграет большую роль в моей судьбе. Фёдора Васильевича Тихого в Вопше я видел много раз мельком, когда он работал мастером. А мельком, потому что этот высокий, худощавый молодой человек очень быстро перемещался по строительной площадке.

Мы с ним были не знакомы. И я тогда не думал, что и он сыграет в моей трассовой судьбе значительную роль.

На Броневой работал интеллигентнейший, прекрасный человек –  газотехнический инспектор Михаил Александрович Нечаев, которому мы систематически сдавали экзамены. Я очень уважительно к нему относился, учил сложнейшие формулы, как например, одорант этилмеркаптан – C₂H₅SH, который добавляли в газ 16 грамм на 1000м³. 

Сдавал Нечаеву экзамены только на отлично. И этот человек сыграет важную роль в моей жизни.

Когда я стал работать мастером, мне часто приходилось выезжать на огневые работы вместе со строителями СМУ- 7 треста Мосгазпроводстрой на трассу Белоусово - Ленинград. Вот тогда у меня зародилась мысль, стать строителем магистральных газопроводов.

На испытании этой трассы я принимал непосредственное участие, устанавливал контрольные тарированные манометры на байпасах крановых узлов у рек Тигода, Ушачка, Славянка. Чуть не поплатился жизнью, да вовремя одумался.

Дело в том, что на байпасе у реки Тигода, со стороны Ленинграда, вместо вентиля монтажники вкрутили в штуцер заглушку, а мне нужно было установить манометр.

Испытание трассы проходило в самый паводок. Тигода разлилась, и крановые узлы с байпасами были в воде. В охотничьих болотных сапогах я сел верхом на байпас и, наклонившись над ним, стал откручивать пробку-заглушку, при давлении в трубопроводе 64 атмосферы.  Я успел отвернуть заглушку на одну – две нитки, как струя воды ударила мне в лицо. От неожиданности я слетел в воду и, барахтаясь в воде, подплывая к крану, осознавал, чем могло всё кончиться, если бы эта пробка ударила меня в лоб.

Закрутив обратно эту заглушку, оправившись от страха, я доложил по рации диспетчеру ЛУМГа Владимиру Морозову, что манометр на Тигоде установить нельзя, так как на байпасе не установлен вентиль. А про то, что со мной случилось, рассказываю только сейчас – 42 года спустя.

И когда мы принимали в эксплуатацию трассу газопровода Белоусово - Ленинград, я прошёл пешком от Чудово до Броневой, нанося на карту и трассовку, фактические пересечения трассы с различными коммуникациями, дорогами, речками, ЛЭП и т.д.

Руководителем моего дипломного проекта был известный всему миру профессор – Николай Лукич  Стаскевич. Тема моего дипломного проекта называлась так: «Устройство подземного хранилища газа в горизонтально пологопадающих пластах в Гатчинском районе Ленинградской области.

Владимир Николаевич Шишлин согласился стать моим консультантом.

Я изучал труды профессора Чарного, что такое кембрийские глины и гдовские песчаники.

Владимир Николаевич посвящал меня в суть вопроса, дал изучать большое количество литературы.

В то время работало на закачке газа 6 газомотокомпрессоров 10ГК.

Шишлин мне сказал: «Игорь, давай сделаем дипломный проект не в корзину, а чтобы можно было его использовать для расширения Гатчинского подземного хранилища газа, до 12 газомотокомпрессоров 10ГК».

18 листов - чертежей, 250 страниц – пояснительной записки в красивом переплёте.

Куплен новый чёрный французский костюм в рубчик. И, наконец, после всех треволнений, защитил диплом с оценкой «Отлично».

Договорённость с начальником Красносельского управления Виктором Алексеевичем Яковлевым у меня была, с Израилем Моисеевичем Ругером о приёме меня на работу в СМУ-7 треста Мосгазпроводстрой я тоже договорился.

В начале августа 1967 года я пришёл на улицу Малую Садовую в СМУ-7 треста Мосгазпроводстрой. Ругера на месте не было. Главный инженер СМУ-7 Сергей Яковлевич Тищенко усадил меня и внимательно выслушал мою  трудовую биографию.

А потом он мне и говорит: «Ну, что ж, с железом поработал,  газа понюхал, теперь надо учиться строить эти самые газопроводы. Он познакомил меня с начальником отдела кадров Зинаидой Сергеевной Новожиловой. Меня приняли прорабом и направили на ГРС Шоссейная, где я поработал всего две недели.

Вызывает меня Израиль Моисеевич Ругер, смотрит в упор со скрытой улыбкой и говорит: «Игорь, решили мы тебя направить на Север в Пунгу к Фёдору Васильевичу Тихому, будете строить первый северный газопровод Игрим – Серов – Нижняя Тура – Пермь, поедешь?» «Конечно, поеду»,- обрадовался я, и тут же пошёл в кадры брать направление. Сборы были не долгими. Просто я этого очень хотел. 

Ну, вот, предыстория моей трассовой судьбы, вкратце, завершена.

Дальше начинается новая романтическая веха моей жизни.

Я буду повествовать о своей трассовой судьбе вкратце, говорить о том, о чём я не писал ранее, и останавливаться только на очень памятных вехах моей трассовой жизни, так как на эту тему мною была написана и издана книга «Голубой Меридиан»

Поезд Свердловск – Пандым Юган, вагон дальнего следования, первая трасса магистрального газопровода, кругом Тайга.

 

 

В посёлок Комсомольский поезд прибыл во второй половине дня.

На деревянной привокзальной платформе встречала Мария Петровна Коптик, которая поселила меня в вагончик недалеко от станции и сказала, что завтра за мной прилетит вертолёт.

В армии я летал на самолётах и прыгал с парашютом, но на вертолёте летать  мне не приходилось.

На следующий день я летел на вертолёте МИ-4, любовался тайгой и предвкушал первую встречу с человеком, которого я не однократно видел в Вопше на Гатчинском ПХГ. На мне был чёрный костюм в рубчик, а на лацкане пиджака поплавок ЛИСИ.

Я зашёл в вагон-контору и понял, что Тихий меня ждал.

Поздоровались, я протянул ему диплом. Тихий сначала улыбнулся, потом внимательно просмотрел диплом, нахмурился, сделал паузу и, как бы с досадой сказал: «Я же просил прислать монтажника, а прислали инженера - строителя!» Я даже растерялся и от неожиданности не мог найти слов.

Потом Тихий пригласил старшего прораба Беляева и сказал ему: «Алексей Степанович, это тебе помощник, сделай из этого строителя монтажника.

Комендант городка Лариса Александровна Новожилова поселила меня в Бугульминский вагончик №3, и я начал учиться у Алексея Степановича монтажу и трассовой жизни. Первое, чем я стал заниматься – это сварочно-монтажными работами на крановых узлах обвязки Пунгинского сборного пункта газа.

Видимо, я был такой исполнительный и активный, что Алексей Степанович, стал меня меньше контролировать, доверив мне самостоятельно смонтировать большую обвязку запорных кранов и байпасов.

Я подумал, зачем эти тяжёлые краны и отводы монтировать в траншее и в котлованах, это же неудобно, когда можно их смонтировать и сварить на бровке, а потом опустить.

Бригадиром этой сварочно-монтажной бригады был Михаил Комаров, и мы, не считаясь со временем, самоотверженно работали, и, довольно в короткий срок, смонтировали эту махину, которая была не подъёмна. Для опуска этой конструкции я попросил трубоукладчики у начальника изоляционно-укладочной колонны Владимира Тихоновича Неклюдова и ещё в двух бригадах. Проезжая мимо изоляционной колонны, Фёдор Васильевич увидел, что колонна стоит, а трубоукладчиков нет…

Тихий, на всю мою оставшуюся  трассовую жизнь доходчиво объяснил, в чём я был не прав. Вот так приобретался опыт строительства магистральных трубопроводов.           

Природа вводила свои коррективы в ход строительства. Техника, порой, не выдерживала такого темпа строительства. А пришедшая новая весна вспучила болота, по которым проходила зимняя промороженная дорога, короче, Зимник, разлилась паводком речек и ручьёв. Тихий Ф.В. принимает и согласовывает решение доставить 3км. трубы  в район 48 – 51 км.  вертолётом Ми-6, иначе год будет потерян. В Пунге на сварочном стенде сваривались двухтрубные секции из труб диаметром 1020мм., так называемые, плети «двухтрубки», их вывозили на подготовленную под вертолёт площадку, и на специальных траверсах вертолёт их перетаскивал к нам на трассу. Заправлялись вертолёты керосином в пос. Нарыкары, и выполняли до 11 рейсов в день.  Так как на взлёт вертолёту требуется большое количество керосина, то было принято решение, чтобы он не садился на выгрузку, а зависал в 5-ти метрах над землёй, и после того, как такелажники отцепляли плеть от траверсы, вертолёт взлетал за следующей плетью, или на заправку.

Прошёл месяц, и работяги стали роптать, а потом требовать, чтобы их отвезли в Пунгу, помыться в бане и прочее. Вертолёт Ми-4 в это время не летал.

Кто-то вспомнил, что сам прораб забирался в вертолёт по тросу, который держал траверсу.

Мгновенно, под оглушительный свист от винтов вертолёта, многие ребята, как говорят, на полусогнутых от ветра, ринулись под вертолёт.

Когда Ми-6 взлетел над тайгой, мы увидели, что на подвеске, вцепившись в трос, висят 2 человека, сверху Николай Каялайнен, шофёр «пиловской» машины, и Слава Серый – дефектоскопист  лаборатории. 

Холодный пот, страшные мысли и полная беспомощность…                            

Вертолёт скрылся из виду, а мы стояли в оцепенении от содеянного и увиденного. Через минут пять – десять звук вертолёта стал усиливаться,

Он показался над тайгой, и мы увидели, что на тросу висит только Николай Коялайнен, который был сверху, а Славы Серого нет, значит, упал….  Ну, думаю, всё, тюрьма.

А потом, как оказалось, Слава со страху залез по Николаю в вертолёт, а Коля со страху не мог рук оторвать от троса. Вот и родилась после этого случая стихотворная зарисовка.

 

На подвеске Свистит лопастями МИ-6  - Трудяга, по прозвищу «Мишка»                      Был случай, просто обалдеть! Кипели мы тогда в работе. Тащил МИ-6 со свистом плеть И разгружал её в болоте.   От ветра стелится трава И подгибаются колени. Под вертолёт пошла братва, Как говорят, к едрене фене.   По одному по тросу в люк Пошли отчаянно ребята. Но вертолёт усилил звук, А командир ругался матом.   Под серым днищем – суета, А командиру надоело. И он кричит нам: «От винта!» - И вмиг ГРОМАДИНА взлетела.   Над лесом взвился вертолёт, Гляжу, а на подвеске двое. По мне – струёй холодный пот, Ору, свищу и матом крою.   Быть может, кто-то услыхал, Иль кто-то в люк взглянул случайно, И вертолёт два круга дал, И стал снижаться моментально.   Смотрю, висит уже один. А где ж второй?! В тайгу свалился?! За всё в ответе я один! Неужто Станислав разбился?!   Завис над нами вертолёт, Вцепившись в трос, под ним Никола. Его тащу, а он орёт, Не может вымолвить ни слова.   С трудом от троса оторвав Николу бледного, как саван, Я в люк залез – там Станислав, А вместе с ним и вся орава   «Я думал, ты в тайгу упал!» - Ему кричу, а он смеётся: «Со страху я сюда попал, Я думал, Колька оборвётся».    «Так ты по Кольке в люк залез! А он со страху в трос вцепился». «В Пунгу нам нужно позарез»,- Сказал пилот, и «Мишка» взвился.

 

Этот случай произошел на 51-ом километре от Пунги весной 1968 года.

Я, как самый молодой, позже всех приехавший прораб, остался старшим для окончания работ по комплексу радиорелейной станции РРС-2 на 51-ом километре от посёлка Пунга.

Кроме прораба мне приходилось быть медиком, поваром, трактористом.

Я сам управлял гусеничным тягачом ГАЗ-47, и возил на нём, в бывшей квасовозке, воду для рабочих.

Наш маленький городок из 15 вагончиков уютно разместился среди кедровника в этой бесконечной тайге.

Патриотизма мне и моим подчинённым было не занимать, и мы самоотверженно выполняли свой долг.

На площадке расположились: кирпичное здание газовых электростанций, кирпичное здание управления связи, два жилых рубленых дома и газораспределительная станция, а также, сорокадвухметровая  радиорелейная вышка.

Каждый день, прожитый там, это отдельная повесть. Повесть - длинною в жизнь.   Вот и закончена первая стройка. Уехала последняя бригада. Жалко… Начался отсчёт моей жизни в трассах. Целых полгода один, как не умеющий плавать, брошенный в пучину волн. Но я выстоял, закалился, заматерел.

В Ленинграде было уже тепло. Я иду по Невскому проспекту в дублёном полушубке нараспашку, в свитере и в унтах. Настроение отличное. На Невском продают тюльпаны. Спрашиваю у женщины, которая их продаёт: «Сколько стоит?» Она отвечает: «Один рубль тюльпан». Я говорю: «Беру всю корзину». Очередь, за мной обиженно и недоумённо расходится.

Ленинградское солнце улыбается  мне, а я улыбаюсь встречным девушкам, и, получив взаимную улыбку, дарю каждой тюльпан.

Когда я дошёл до Малой Садовой, тюльпанов у меня уже не было.

Так случилось, что после этой трассы  я строил газопровод Мессаяха – Норильск, где возглавлял 4-ую колонну на участке от Дудинки до Норильска, как говориться, с нуля до факела.

ТУНДРА – это не гладкая бесконечность, как мне раньше казалось, это бескрайний холмистый ландшафт, покрытый замшелыми болотами, озёрами, соединёнными бесчисленными речками-протоками, которые, сплетаясь в общую водную сеть, устремлялись к могучему Енисею, ну а дальше – в Северный Ледовитый океан.

Кочующие временные жилые вагон-городки разместились вдоль будущей трассы с разрывом 30 – 35 километров. Вагон-домики подсоединили с помощью специальных разъёмов к электростанции, обвязали вагончики канатом на случай пурги, выпилили пилой «Дружба» проруби в двухметровой толщине льда ближайшего озера, установили на проруби балок – теплушку без пола, так воду для питья, приготовления пищи и для технологических нужд больше получить было неоткуда.

И пошла большая, совершенно новая для меня работа, потому, что в вечной мерзлоте газопровод строился впервые. Трассу диаметром 720мм. мы строили надземной прокладкой, укладывали на различного типа опоры, которые с помощью металлических оголовников монтировали на сваи, заглублённые в вечную мерзлоту бурстанками.                                               

Хочу рассказать об одном уникальном страшном, и в то же время интересном случае, который произошёл со мной во время доставки партии железобетонных свай санным поездом из Дудинки в колонну.

Я сопровождал санный поезд, состоящий из восьми тракторов с подсанками, на которых были загружены железобетонные сваи. Трасса проходила по зимнику – бывшей узкоколейной железной дороги

Дорога то поднималась резко вверх, то круто падала вниз. Мой трактор шёл замыкающим. Близилась ночь. Правда, ночь была и днём, так как она – полярная.

День состоял из полоски света, которая появлялась на горизонте всего на несколько минут. Небо нависло лилово-чёрным покрывалом, стёганным яркими переливающимися звёздами.

Северное сияние гуляло по небу бледно-зелёными полосами. Я трясся на сиденье, и в полудрёме пребывал в мыслях о Ленинграде.

Вдруг раздался, режущий ухо, скрежет – это разлетелся на нашем тракторе бортовой подшипник. Колонна ушла в ТУНДРУ, а мы остановились, так как дальше продолжать путь было нельзя. Я принимаю решение, идти пешком в Дудинку на мехбазу за подшипником. От Дудинки мы отъехали двенадцать километров. Оставив бульдозеристу Николаю ружьё, я, не имея при себе другого оружия, двинулся пешком в обратный путь.

Дальше произошло такое событие, которое я не забуду до конца дней своих.

Я шел по краешку земли под чёрным небом, на котором искрились миллионы ярких неведомых звёзд. Северное сияние мерцало светло-зелёными бликами, и хотя мороз стоял за сорок градусов, я его не чувствовал.

Пребывая в душевном романтическом состоянии, мысленно гордясь самим собой, я скользил унтами по искрящемуся насту зимника. И вдруг, я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, а потом чьё-то горячее дыхание. Я резко обернулся и обмер от страха. В пятидесяти метрах от меня по зимнику за мной шёл огромный белый полярный волк. Спустя двадцать лет я рассказал об этом случае в стихах.  

 

Концерт в двенадцать километров   Как лют мороз! Как щёки побелели! Глаза слезятся. На ресницах лёд. Мы трактора ведём к конечной цели, Мы просто строим здесь газопровод.   Я слышу перезвон промёрзших траков. В Норильск идёт колонна тракторов, От тёплых и прокуренных бараков В седую тундру, в логово ветров.   Раздался скрежет. Встал тягач последний. Подшипник разлетелся на куски. Колонна впереди, а я как пленник, Зажатый бесконечностью в тиски.   Приняв решенье, повернуть обратно, Я двинулся пешком в обратный путь. Иду в Дудинку, в ночь, и мне понятно, Что должен ради дела я рискнуть   Холодный воздух горло обжигает. Я шарфом замотал и рот, и нос. Зелёное сияние гуляет, И в камень унты превратил мороз.   Шагаю я один по краю света, По бесконечно белой целине. Над головою звёзды и планеты, И кто-то дома помнит обо мне.   Но вдруг, я резко встал. Мне показалось, Что кто-то смотрит. Не возьму я в толк… И в мыслях моих всё перемешалось, Я обернулся и увидел: волк!   Полярный волк, с промёрзшею щетиной, С зелёными глазами, весь седой. Мурашки поползли со скул на спину, А он издал протяжный, страшный вой…   Романтика исчезла моментально. Я вспомнил Мцыри, барса, страшный бой. Но здесь совсем не то, здесь Север дальний, А сердце мне подсказывало, пой…   И я запел, запел, что было мочи! Я шёл спиной вперёд и пел, кричал! Такой концерт в полярной чёрной ночи Никто бродяге волку не давал.   Я песню «По долинам и по взгорьям» Раз двадцать или больше волку пел. Я голос свой сорвал, мне было больно, И шарф мой от дыханья леденел.   И так я пел двенадцать километров, А он всё брёл за мной, потупя взор. И мой мотив подхватывали ветры. Во взгляде волка был немой укор.   И он отстал, но сзади шёл по следу. Его инстинкт и голод гнал за мной. И я воспрял, я одержал победу! Я выиграл без схватки этот бой!    Вот станция Дудинка показалась, Я совершенно выбился из сил. А волку ничего не оставалось, Как только выть. Он сел на снег, завыл…   И сколько было в вое том печали, И сколько было в вое том тоски!.. Мы вместе с этим волком одичали, Похожи были чем-то и близки.    Прошли года, ушли в забвенье ветры, И я уже почти, что стал седой. Но тот концерт в двенадцать километров Я буду помнить, как и волчий вой.

 

Только когда я убедился, что волк за мной не идёт, когда он превратился в точку, я побежал. До «угольного» я бежал. Когда я добрался до мехбазы, то плюхнулся на табуретку в кабинете Мощенко и ни одного слова сказать не мог, так как голоса у меня не было. Я ему написал на бумажке, что мне нужен бортовой подшипник для трактора. Он его выдал, дал мне машину ЗИЛ-157, и отправился в ТУНДРУ к своему трактору.

«Факел» - это праздник газопроводчиков, это итог, окончание стройки.

5 декабря 1969 года в торжественной обстановке он был зажжён в городе Норильске при большом скоплении людей.

Закончилась битва длинною в год на 69-ой параллели, где раньше жили только долганы, которые занимались оленеводством, охотой и рыболовством.

Я ещё вернусь в ТУНДРУ, но это произойдёт нескоро.

В Ленинграде я обратился по поводу своего трудоустройства к бывшему своему руководителю ЛУМГа -  Алексею Ивановичу Хорькову, который возглавлял проектный институт Гипроспецгаз. Целый год я занимался проектной работой в должности старшего инженера. И вдруг, раздался звонок, и знакомый вежливый голос сказал мне:  «Игорь Григорьевич, это говорит Михаил Александрович Нечаев. Я давно Вас разыскиваю. Мне нужно с Вами переговорить. Я буду ждать Вас на Броневой в ЛУМГе». Когда я к нему приехал, он мне предложил занять его должность, так как он хочет идти на пенсию, а более достойной кандидатуры, нежели я, он найти не мог. Я ему запомнился, видимо, по сдаче экзаменов.

Я сразу подумал: всё ближе к трассе, к которой я привык, ещё не зная, что на всю оставшуюся жизнь.

Я начал работать в Государственной газовой инспекции.

Так я стал инспектировать и контролировать строящиеся объекты треста Ленгазспецстрой и эксплуатируемые объекты ЛУМГа.

В 1971 году я выезжал в Псков и в Порхов к Алексею Степановичу Беляеву на строительство газопровода Валдай – Псков – Рига, и, находя нарушения, делал замечания и даже писал предписания. Туда приезжал и Фёдор Васильевич, и я был польщён его уважительностью и вниманием, которое он мне оказывал. С главным сварщиком треста Ленгазспецстрой Михаилом Ивановичем Назаровым мы выезжали проверять этот же объект в СМУ-3 к Якову Романовичу Кацу в Вильнюс и Каунас.

Работа инспектора, конечно нужная, но меня она не удовлетворяла, я хотел строить, а не инспектировать, и ничего поделать с собой не мог.

 

Я помню, было трудно, но мы держались, Преодолев пургу и холода, Лёд на ресницах стыл, мы улыбались, Сосульками звенела борода. И где-то там, на Севере далёком, В мечтах моя желанная ВЕСНА. Вот почему мне часто одиноко, Вот почему мне снова не до сна.

 

С этими грустными мыслями я приехал в наше Министерство к заместителю министра Дмитрию Фёдоровичу Бабенко и попросил его дать мне перевод в Ленгазспецстрой к Ругеру Израилю Моисеевичу. На что мне Дмитрий Фёдорович ответил: «Я Вас понимаю, но пока Вы себе не найдёте достойную замену, я Вас отпустить не смогу».

Мне повезло, в ЛУМГе я нашёл хорошего молодого парня, крепыша Юрия Эйлевича Крупникова. Я ему рассказал свою историю и предложил занять моё место. Он даже не ожидал получить такое предложение, только немного смутившись, сказал: «Смогу ли я? Ведь это для меня совершенно новое дело».

Короче, я его убедил, две недели я его натаскивал, рассказывал, показывал, и он согласился. И это здорово, так как он уже 37-ой год работает в этой должности, и снискал уважение строителей. Думаю, что сделал для всех полезное дело.

Я попросил у Ругера, чтобы он меня командировал на Север в СМУ-5 на строительство первого газопровода диаметром 1420мм. в Инту.

И вот в сентябре месяце 1971 года я прибыл на участок СМУ-5 в Инту.

Строгий начальник управления №5 Леонид Семёнович Романов встретил меня доверительно и, проведя рукой по гладко выбритой голове, сказал: «Работа здесь предстоит серьёзная. Познакомься с Владимиром Авиловым, он сейчас в посёлке Талый, он тебе всё расскажет и покажет, а пока занимайся поворотной сваркой, но главное – будешь вести изоляцию трубопровода американской плёнкой «Поликен».

Авилов – высокий, молодой серьёзный человек, с большой бородой и усами – встретил меня с дружественной улыбкой.

«Зачем ты носишь такую бороду?» - спросил я у Авилова, на что он ответил: «Когда трасса заканчивается, и после испытания мы продуваем газопровод, тогда я сбриваю бороду, бросаю её в трубу, и она летит с поршнем много десятков километров, после чего уезжаю на новый объект».

На эту стройку прибыло большое количество трубоукладчиков, бульдозеров американских фирм «Катерпилляр», «Хорверстер», «Интернейшл». Труба поступала из Германии фирмы «Manesmann». Изоляционный комбайн тоже был американский.

Но сбривать бороду Володе Авилову в этот раз не пришлось. Сварив около 23 километров звеньев труб на сварочном стенде, заизолировав, уложив в землю и засыпав 17 километров газопровода, стройку пришлось законсервировать, так как «умные» головы из нашего правительства и Мингазпрома вдруг решили, что этот газопровод не нужен.

Лет через пять где-то не хватило трубы, и мы вновь вернулись в Инту, снова туда перебазировали тяжёлую импортную технику и начали форсированно откапывать трубу, сдирать с неё изоляционную плёнку, резать газопровод на трубы и грузить их в железнодорожные вагоны. За эту работу даже ещё и премии получали.

И пошла новая большая работа в  Средней Азии на плато Устюрт.

В летнее время электросварщики работали, подстилая под себя войлочные коврики. А вокруг ковриков, хаотично, бесновалась вся нечисть, собравшаяся на яркий свет.

Днём мы отдыхали, задыхаясь от жары в металлических вагончиках. Но потом нашли выход: привозили в водовозке воду, и специально выделенный для этих целей человек, поливал из шланга эти вагончики водой, пока бригады отдыхали.

Беспощадная солёная пыль испытывала нас круглые сутки, и в ней нужно было жить.

 

Пыль Пыль – это хуже, чем комары, Это хуже любой жары. Не сказка это, а быль. Пыль! Пыль! Пыль!   Пыль – это плеть везёт трубовоз, А в носу щекочет до слёз, Удивительная эта быль. Пыль! Пыль! Пыль!    Пыль – самолёт к городку подрулил, Городок с головой запылил. Ну, проснись же ты, «Изергиль»! И поведай всем сказку про пыль!   Пыль – не видать даже белый свет! Не попасть теперь в туалет. Подождёшь, как угаснет пыль, И наступит печальная быль.   Пыль! И стыка совсем не видать! Электродом куда попадать? Ох, печальная эта быль! Пыль! Пыль! Пыль!   Пыль! На зубах, золотая, скрипит! Кто же это так щедро пылит? Коэффициент – это быль! Пыль! Пыль! Пыль!

 

В этом пекле, можно сказать, в аду, водители плетевозов на тяжёлых КРАЗах, которые раскалялись от палящего беспощадного солнца, везли 36-метровые звенья труб диаметром почти полтора метра, которые мы называли «плети».

Такыр разламывался в муку, превращался в «пухляк», который летел из-под колёс, как брызги воды. За идущим по пустыне КРАЗом тянулся длинный шлейф пыли, который был виден, в звенящей от жары пустыне, на десятки километров.

Из-за пухляка водители держали большую дистанцию, и солёная пыль медленно опускалась на эту безбрежную пустыню. Ориентироваться днём было почти невозможно.

Ночью по звёздам было легче идти, но «плети» нужно доставить к ночи. Поэтому водители плетевозов с большим патриотизмом  и ответственностью выполняли эту тяжелейшую работу. Я преклоняюсь перед их героизмом.

 

Пусть жаром дышит бесконечная пустыня, И трассу чтут, по правде говоря, И саксаулы дряхлые седые, И в клетку пересохшая земля.   Не спит сегодня плато Устюрт, Опять мы строим газопровод. Зарево сварки там и тут. Вперёд! Только вперёд! За плетью плеть, уходит трасса наша, Уходит в черепаший океан, И путь через пески совсем не страшен, В них след оставим свой – Тулей, Бостан.   Не спит сегодня плато Устюрт, Опять мы строим газопровод. Зарево сварки там и тут, Вперёд! Только вперёд!

 

Ан-2 – надёжная машина, четырёхкрылый самолёт, без которого этот Среднеазиатский газопровод мы бы не построили. Базировался самолёт на участке. Такыр, гладкий, как  зеркало, был отличной взлётно-посадочной полосой. Кишка – зебра на высоком шесте служила надёжным ветроуказателем.

На Ан-2 возили бригады на трассу, обеды рабочим, материалы, баллоны, запчасти, бельё в стирку, продукты, да мало ли что. В Выходные дни мы делали несколько рейсов, вывозя всех желающих  рабочих отдохнуть на Аральское море.

Во время работы по делам строительства приходилось летать: в Нукус, в Кунград, в Бостан, в Муйнак, в Бейнеу,  в Чимкент, в Ташкент, в Ташауз, в Ургенч, в Хиву, в Чарджоу.

Мы организовывали экскурсии рабочим, тоже на Ан-2, в Самарканд,  в Бухару, в Алма-Ату – всех рейсов не перечислить.

Но вот был рейс, который я не забуду до смерти.

Прилетел к нам экипаж, где первым пилотом был Юрий Лысов. Полетели мы по делам на трассу, да и в Нукус нужно было залететь в Исполком, в Кунград в санэпидемстанцию.

Летим… Вдруг Юрий мне говорит: «Не долетим, мы, наверное». «Почему?» - спрашиваю я. Он говорит: «Обледенение начинается». Я ему в ответ: «Юра, позарез нужно! Может, прорвёмся?» «Попробую, - отвечает. Смотрю в иллюминатор и вижу, как на крыльях самолёта быстро нарастает лёд. Самолёт начало трясти. Лысов говорит: «Всё, попали, я разворачиваюсь». Летим молча. В кромешном тумане самолёт трясёт.

Про себя думаю: «Разобьёмся, нужно что-то написать». И я пишу стихи, может быть последние стихи в своей жизни. Меня охватил мандраж, но виду не показываю.

Когда немного снизились, увидели столбы, идущие вдоль железной дороги.

Столбы стали для нас ориентиром. Думал, что разобьёмся, а песня останется. Чудак!

Слава Богу, всё обошлось.

 

Туман, туман, пустыня вся в снегу, И утонуло небо всё в снегу, Но мы летим, летим, летим вперёд, Летит Ан-2 – надёжный самолёт.   Нам очень нужно вырваться в Нукус, Нам очень нужно вырваться в Кунград. Глядит пилот вперёд, ведь он не трус, Но всё ж придётся повернуть назад.   И по столбам летит наш самолёт, Летит назад - нельзя лететь вперёд. И от столбов теперь не отойти, Другого нет у лётчика пути.   Лишь по столбам пробрались, по столбам, В тумане скрылась станция Бостан. Десятый круг, площадки не найти. Удар колёс и вздох – конец пути!

 

А теперь я хочу поведать ещё о страшном случае, который произошёл со мной и с начальником участка Владимиром Константиновичем Авиловым на плато Устюрт в жаркое лето 1972 года.

Стоял жаркий, до звона в ушах, день. Солнце находилось в зените. Бригады приехали с трассы отдыхать, а мы с Авиловым сели в трубовоз без прицепа Урал-375, как у нас на трассе говорили: «чем меньше начальник, тем больше машина», и поехали в райцентр, «то бишь», как говорил Володя Авилов, в Кунград.

По пути решили: мол, такая жарища стоит, заедем-ка сначала на Аральское море, искупнёмся, а потом уже делами займёмся. Ну, и пошли в сторону КС-7, это примерно километров шестьдесят будет. А дорог по пустыне наезжено – миллион, так как каждый водитель старается по целине проехать, чтобы пыли меньше глотать.

Короче, мы заблудились. Ориентира никакого, солнце в зените. Машина раскалилась. С нас солёный пот градом, а по мокрой морде пухляк налип, глаза ест от соли, в голове гудит, губы пересохли, в общем, ад кромешный. Такыр блестит, как зеркало. От него в небо поднимаются струи горячего воздуха. С надеждой смотришь в горизонт и видишь то какой-то посёлок, то – озеро, то кустарник.

Тогда можешь понять, что люди в пустыне сходили с ума от дикой жажды.

Чтобы понять настоящую жажду, нужно её испытать в пустыне, когда потерял надежду найти воду. А кругом бескрайнее море сыпучих песков, и видишь то, что тебе хочется видеть, то есть – мираж. Наткнулись мы на кладбище басмачей, оно ещё со времён гражданской войны осталось. Там ни фамилий нет, ни имён. Безымянное кладбище, на котором хаотично разбросаны столбики сделанные из бутовых камней сложенных друг на друга пирамидой. А дальше, когда нервы стали сдавать, мы увидели одинокий обелиск, наискосок устремлённый ввысь, а внизу табличка с надписью: «Елене Серебровской, студентке Ленинградского университета, погибшей от жажды в 1963 году, не дойдя до арыка 2 километра».

Эта последняя приписка поселила в нас надежду - выжить. Мы нашли тот арык!

Смерть этой девушки спасла нас от гибели!

 

Обелиск спасения Жаром дышит такыр, ввысь стремится МИРАЖ В воспалённых глазах, в пересохших губах! По УСТЮРТУ кружу – бесконечный вираж. И солёный ПУХЛЯК захрустел на зубах.    Неужели конец?! Страшно хочется пить! Я  плетусь  в горизонт, там, где лес и вода. В нервном шоке кричу, что мне хочется жить! Боже мой!.. Помоги!.. Надо мною беда!   Я в барханах плутал, а тушканчиков писк Зазвенел в голове… Иль схожу я с ума! Вдруг я вижу: стоит предо мной ОБЕЛИСК! Уже ночь… И его освещает луна.   Серебровская Лена погибла в песках. Я читаю, что в двух километрах – АРЫК. На коленях стою… И колотит в висках… И в молитве застыл деревянный язык.   Я нашёл тот АРЫК…  Меня спас ОБЕЛИСК. Из ладоней глотал я НЕКТАР ледяной. Лишь потом я назвал неоправданный риск Под Кунградом – своей ПРИАРАЛЬСКОЙ СУДЬБОЙ.

 

Надолго останутся в памяти огромные стада винторогих тупорылых сайгаков, которые не убегают в сторону от  идущих на них автомашин, а бегут рядом, постоянно перебегая дорогу. Скорость их бега достигает 70 километров в час.

Джейраны встречались реже – это осторожные гордые красавцы, которые не ходят такими большими стадами, как сайгаки, а идут с гордо поднятой головой, и скорость их побольше, чем у сайгаков.

Сайгаки, в отличие от джейранов, бегут с низко опущенной головой, похожей на набалдашник.

Десятки, нет, сотни тысяч черепах самых разных: больших и маленьких, жёлтых, зелёных и чёрных, плавающих и сухопутных, которые бороздили эту бесконечную барханную и испещрённую трещинами пустыню, могли бы рассказать, если бы Бог им дал речь, о нашей битве за газопровод, построенный, как и предыдущие трассы, немалой ценой, о нашем героизме и варварстве, о наших трудных буднях, в которых прошла большая часть нашей жизни. Заканчивая первый свой среднеазиатский участок в Тулее, мы параллельно перебазировались в Бостан и там начали варить поворотную сварку.

Владимир Авилов ушёл на действительную службу в Советскую Армию, а я 15 декабря 1972 года принял у него участок, а впрочем, занимался той же самой работой, как прежде.

Первый пятидесятикилометровый участок нашей трассы большого диаметра построен. Двадцать пять километров от Тулея построили мы, то есть СМУ-1,  а вторые двадцать пять километров – участок Виктора Кузьмича Бырдина, то есть – СМУ-2, который базировался в посёлке Каракалпакия.

На мою долю выпало подписывать Акт Государственной комиссии в двадцати трёх организациях. И почти каждый член комиссии изощрялся, как только мог. Это целая эпопея подписывать такой документ. Декабрь был на исходе, времени оставалось очень мало. А нашему тресту Ленгазспецстрой, чтобы получить вводную премию, требовалось подписать Акт Госкомиссии только этим – 1972 годом.

 

Двадцать третья подпись Газопровод давно уже в работе, И снегом припорошена земля. Я с Актом Госкомиссии в заботе Под Новый Год, к исходу декабря.   Про это можно написать поэму, Как двадцать две я подписи добыл! Я отдал дань Кунградскому гарему, Лишь так от СЭС я подпись получил.   И через тридцать лет хотел бы спеть я, Про то, что я не знаю до сих пор, Как получилась подпись двадцать третья! И за какой изысканный набор.   Ташкент… Ренат  Махмудович Фазиев – Инспектор профсоюзного ЦК. И мне с собой ребята загрузили: Коньяк, икру, цыплёнков табака.   Ему звонил с Ургенча Афлитонов – Голубоглазый, главный инженер. «Я Симановского приму в субботу дома», - Сказал Фазиев,  - «Я не изувер».   «Пускай везёт коньяк твой Симановский, Я приготовлю вкусный бешбармак». Но вот беда, не повезло чертовски – Погода не наладится никак.   Я двое суток просидел в Нукусе, И сутки я в Ургенче сидел. Здесь ветер дул, как будто на Эльбрусе, В Ташкент я в понедельник прилетел.    С презентом в целлофановом пакете, По бесконечным лестницам ЦК. Фазиеву расплылся я в привете, Достал коньяк, цыплёнков табака.   Ренат, держа лицо своё в секрете, Мне в холодильник спрятать всё велел. «Я б подписал в субботу Акты эти», - Мне говорит: «Но ты ж не прилетел».   «Так  в чём же дело?» - говорю смущённо, Раскладывая Акты на столе. Он вскинул брови очень удивлённо, Как будто бы хотел сказать «Алле!»   «Инспектор полетел к тебе на трассу, Не торопись родной, тебя прошу. Он прилетит, доложит, и я сразу Все Акты моментально подпишу».   Спросил меня, мол, где остановился? Наверное, в Ташкенте в первый раз? И пригласил домой. Я согласился. А тут как раз настал обеда час.   Обедали мы вместе в ресторане С названьем «Голубые купола», Краснел коньяк в серебряном стакане. Мы отложили в сторону дела.   Во рту горело от люля-кебаба, Пот градом тёк со лба и по щекам. Электрофон крутил пластинку «Абба». И так кайфово, клёво стало нам.   Потом мы чай гоняли на работе, Зелёный чай хлебали из пиал. Лежали Акты в синем переплёте. Ренат Фазиев Сидикова ждал.   Тот не звонил. И мы, устав изрядно, Поехали к Фазиеву домой. Мне от души глядеть было отрадно, Как его детки встретили гурьбой.   Их было пятеро. Жена была в роддоме. Должна была на днях ещё родить. А во дворе барашки на соломе Чего-то блеяли, просили, видно, пить.   Ренат Махмудович на кухню удалился, Стал в казане готовить бешбармак, А я с детьми сопливыми возился, Учил их петь и танцевать гопак.   Детишки, ползая по мне, помяли брюки И пели песню «Голубой вагон», Обтёрли о пиджак носы и руки, И мне включили свой магнитофон.   Стоял казан на сереньком паласе. Мы на циновках ели бешбармак. Как вкусен бешбармак! Как мир прекрасен! И как пошёл оранжевый коньяк!   Ташкент! Ташкент! Ты очень хлебный город! Бараний жир стекает до локтей. И я Фазиеву, и он мне очень дорог. Близка мне куча маленьких детей.   Всё в лоскутах верблюжье одеяло Меня укрыло вместе с детворой. А утром нас с Фазиевым качало. Он брёл, как я, с чугунной головой.   Мы пили чай с утра и до обеда, А после – в «Голубые купола». И я подумал: «Вот она, победа!» Я подпись получу, и все дела.   Ренат сказал, что подписать не может, Раз Сидиков ему не позвонил. Мне захотелось дать ему по роже, Но я сдержался из последних сил.   Вот навалилось, право, всё до кучи! Звоню в Ташауз, слышу: «Вам кого? У нас произошёл смертельный случай, И Сидиков расследует его».   Фазиев вызвал Сидикова сразу: «На трассу Симановского лети! И подчиняйся моему приказу! Покойника не сможешь ты спасти».   А вечером опять: коньяк, гитара, Сопливые детишки, бешбармак. И блеяла в хлеву его отара, Кричал с надрывом бешеный ишак.   Опять бреду с Ренатом на работу, А голова, как колокол гудит! Как с Актами попасть в Тулей в субботу?! Быть может, Сидиков всю трассу облетит?   Была в Ташаузе нелётная погода. Сидит вторые сутки вертолёт. Нужна мне подпись только этим годом! Иначе премия вводная пропадёт!   Я умоляю Сидикова страстно: «Фазиеву скажи, что ты летал!» Увещевал узбека я напрасно. Фазиев, сволочь, Акт не подписал!    «Ну, Бог с тобой! Я Акты оставляю. Рабочие меня в Тулее ждут». И в ночь в Нукус обратно улетаю, Иначе в Ленинград все побегут.   В Нукусе встретил Колю тракториста, Летел он за машиной в Ленинград. Он говорил мне, что вернётся быстро, Через недельку, максимум, назад.    «Поедешь ты в Ташкент, подпишешь Акты, - Я Николаю строго наказал, - Потом в отгуле две недели шастай». И вмиг его билет я в кассу сдал.   И через тридцать лет хотел бы спеть я, Про то, что я не знаю до сих пор. Как получилась подпись двадцать третья?!» На том кончаю длинный разговор.

 

Тракторист  этот -  Николай Бабин. Я его с тех пор никогда не видел. А хотел бы спросить, как ему удалось у Фазиева эту злополучную подпись получить за один день.

Короче, Акт был подписан, трест Ленгазспецстрой за этот участок на газопроводе САЦ-3 премию вводную получил. А меня в Бостане ждал сюрприз. Где-то, через две недели ко мне на участок прибыли Алексей Степанович Беляев и Лидия Александровна Романова и привозят мне приказ о том, что я должен передать участок Беляеву и развернуть новый участок на строительстве газопровода «Ленинград – Госграница» в Кирилловском Выборгского района Ленинградской области.

Я в недоумении, мол, как же так? Мы уже развернули работы, начали потолочную сварку на новом участке, да и с коллективом я сработался.

Но мои доводы никого не убедили. Приказы нужно выполнять, а не обсуждать.

Я прощаюсь с пустыней, к которой привык и прирос сердцем. На самолёте Ан-2 вместе с первым пилотом Валерием Васильевичем Хариным мы облетаем трассу.

Летим над Аральским Морем, над реками Сырдарья, Амударья, прощаемся с портом Муйнак. 

Над бригадами летим низко, махая крыльями, чтобы ребята увидели, что я с ними прощаюсь.

Осваиваю новое место, недалеко от станции Кирилловская. Городок ставим в лесу. Место красивое, в основном, хвойный лес. Монтируем сварочный стенд под трубу 1020мм. Закрутили поворотную сварку. Я обследую линейную часть, намечаю, где болота, где скала. Начали расчистку трассы от леса, и только вывезли первые плети на потолки, как приезжает ко мне на участок, уважаемый кадровый начальник изоляционно-укладочной колонны, Яков Данилович Калашников. Поздоровались, я у него спрашиваю, мол, какими судьбами к нам? А он, не торопясь, достаёт приказ по СМУ-1, в котором говорится, что этот участок передаётся Алексею Степановичу Беляеву, а мне надлежит снова вернуться в Среднюю Азию.

В Средней Азии мне довелось поработать ещё один месяц, и снова мне Беляев привозит приказ, что меня командируют старшим прорабом на участок Якова Матвеевича Хавкина, который базировался в Левашово на трассе газопровода «Ленинград -  Госграница». Подчиняюсь новому приказу, и прибываю на участок Хавкина.

Яков Матвеевич мне понравился, умный, уравновешенный, интеллигентный человек.

Работать с ним было интересно и легко. Задачи ставили реальные, а как делать – опыта и желания у меня к тому времени хватало. На нашем участке работали отличные прорабы: Иван Никитич Корнилин и Григорий Гискин, а потом к нам на участок прибыл из треста Мосгазпроводстрой Пётр Григорьевич Пекарев. Мне он понравился, как контактный, знающий трассу человек. Мы с ним ещё долго будем работать вместе.

Я гордился своей профессией, мне очень нравилось работать с людьми, такими разными, но которые делали одно большое дело, порой в очень тяжёлых условиях.

Когда человек уверен в себе и в своих делах, ему интереснее жить, и с этим человеком надёжнее тем, кто с ним рядом. Заколдовала меня ТРАССА.

 

Живём не зря, всегда с нуля, всегда от колышка, Закат наш брат, заря – сестра, невеста – солнышко. Мы землю-мать спешим обнять газопроводами. В ночи брильянты зажигаем электродами.   Уходят в бой на кораблях – трубоукладчиках В тайгу, в пески, во тьму болот мужчины – мальчики. Гордимся мы своим трудом, своей профессией, Тернист наш путь, но мы поём, нам лучше с песнею.   Мы всегда в грязи по колено, Мы всегда на ветру под дождём, И то, что мы впереди – это верно, И верно то, что тепло мы несём.

 

ТРАССА на Хельсинки была сложна: пересечена гнилыми болотами, скальными гранитными выходами пород, реками, оврагами, многочисленными железными и автомобильными дорогами.

Мы строили лежнёвые дороги по трясинным болотам, взрывали скалу и делали песчаную подсыпку в траншею под трубу и присыпку на трубу. На этой трассе лес не валили, как прежде, а выпиливали, складывали вдоль трассы и сжигали порубочные остатки. Сам Ругер зорко следил за строительством этой трассы.

Такую сложную трассу трест Ленгазспецстрой построили за один год!

И вот испытание, продувка, факел и сдача в эксплуатацию «Лентрансгазу», который раньше назывался  ЛУМГ.

 

Сначала лес валили В мороз и сушь. Дожди мороз сменили, Ушли мы в глушь. Взревели плетевозы, Пошла труба! Пускай трещат морозы, Палит жара.   В страну Суоми вьётся Магистраль. Скала гранита рвётся, Грохочет сталь. И сварщики потеют У стыков. Они варить умеют На прочность шов.   Проходит испытание Газопровод. Мы справились с заданием, Пусть газ идёт! И в факеле зажжённом С того конца, Ребят неугомонных Горят сердца. Ну, а потом споём мы песенку О том, как газ пустили в Хельсинки, О том, как седину считали, Но никогда не унывали.

 

После этой боевой трассы направили меня в Смоленскую область, в Холм-Жирковский район, деревню Канютино на строительство большого газопровода Торжок – Минск – Ивацевичи – Долина, Я приехал в распоряжение начальника участка Алексея Степановича Беляева, старого трассового волка, с которым я начинал работать на первой северной трассе Игрим – Серов. Это человек, который полностью отдавал себя работе и требовал этого от других. Не сразу сложились  у меня отношения с этим человеком. Был момент, когда я уехал из Смоленска, резко среагировав на несправедливое высказывание Беляева на мой счёт. Тихий вместе со мной приехал на участок, чтобы нас примерить.

И примирение получилось. Мы с Беляевым пришли к взаимопониманию, и в дальнейшем только помогали друг другу. Так судьба распорядилась, что последние годы его жизни я был рядом с ним до последнего его часа.

В Канютино я занимался сварочными работами, а потом на «ярцевском» участке – изоляционнно-укладочными работами и монтажом крановых узлов, и переходами через водные преграды. На этой трассе битва была почище той, которая кипела на трассе в Ленинградской области.

Никогда не забуду один забавный случай, который произошёл в жилом городке Ярцево. Возвратился из Белоруссии один бульдозерист, которого я отпустил домой на неделю. Заходит он ко мне в вагон-контору, в руке у него свёрток в газете, и говорит: «Игорь Григорьевич, это Вам с благодарностью». Я ему говорю: «Я не возьму, мне не нужно никакой благодарности».  «Да ладно» - сказал он, поставил свёрток на стол и вышел из конторы.  Развернул я свёрток, а там  - белорусская горилка. Алкоголь в те времена был дефицит. Сам себе думаю, что ж это взятку мне принесли за доброе дело.

Взял я эту бутылку в газете за пазуху и вышел из вагончика. Думаю, кому ж её отдать.

Напротив конторы стоял вагончик дефектоскопистов. Захожу я в вагончик, и эту бутылку положил под подушку на одной кровати. Слава Богу, подумал я и вернулся в контору.

Через некоторое время ко мне заходит комендант, по-моему, Зоя Александровна Останина, и говорит: «Игорь Григорьевич, приехал пожарник, предписание пишет, надо где-то бутылку достать». Я говорю: «А где я возьму тебе бутылку», и тут вспоминаю про ту, что под подушку кому-то положил. Я пошёл в этот вагончик взял свёрток с горилкой и вернулся в вагон-контору. С пожарником все вопросы мы решили нормально.

Самое интересное было на второй день. Заходит в контору дефектоскопист Валентин Тодорашко и мне говорит: «Григорич, вчера такой фокус со мной произошёл, с ума сойти, не встать». Я спрашиваю: «Валентин, что произошло?» И вот он мне рассказывает: «Прихожу вчера после обеда в свой вагончик, ну, думаю, немного отдохну, время ещё есть. Прилёг на кровать, чувствую под головой что-то твердое. Поднял подушку, а там, представь, Григорич, бутылка горилки. У мужиков спрашиваю, кто, мол, положил? Все удивляются, плечами жмут. Поудивлялись, поудивлялись, и решили вечером перед ужином оприходуем. После работы пришли, с предвкушением – хорошо поужинаем.

Поднимаю подушку, а там пусто. «Не может быть» - сказал я и рассмеялся со всеми, кто был в это время в конторе. Я ему потом об этом на Выборгской трассе рассказал.

В Смоленской области трасса – это кромешная, непроходимая, вязкая жирная глина, цвета охры, особенно, когда идут дожди, тогда из этой жижи выбраться невозможно.

И вот такой случай. Еду я в бригаду монтажников, смотрю, сидит бригада и курит. «В чём дело?» - спрашиваю. «Да вот трубоукладчик сел по кабину в глинистую жижу». А эта жижа покрылась корочкой льда. Гляжу, Вадим раздевается до трусов, берёт строп и ныряет с ним в эту ледяную жижу с головой. Как он умудрился зацепить петлю стропа за дышло трубоукладчика, не представляю. А он зацепил. Сел на рядом стоящий бульдозер и вытащил трубоукладчик. Кто-то из бригады сказал: «Дурак».

Да не дурак он, а герой, да как объяснить? Порой, и били его за такую активность.

Беляев его звал: «Гори, гори моя, звезда». Так и сгорела эта ЗВЕЗДА на трассе. Придавило его трубой, и всё. Царство ему небесное. Но это случилось много позже.

 

От плети к плети движутся бригады, Соединяя их в сплошную нить. И понимают парни слово НАДО, Конечно, надо ТРАССУ в срок сварить.   А пыль идёт от очистной машины, И плёнкой покрывается труба. Ложится в землю чёрная лавина. И нет почётнее строителя труда.   По трассе Ярцево – Канютино – Сычёвка Мы месим грязь в болотных сапогах. У нас имеется монтажная сноровка, Кладём мы сталь в пикеты – стометровки, Газовики, упрямые в делах

  

На этой трассе случилось несчастье. Прилетел сюда заместитель министра Алексей Иванович Сорокин. Грубый был человек, безапелляционный. Я потом с ним ещё не раз встречался на трассах. Полетел он по трассе на вертолёте и Израиля Моисеевича Ругера с собой потащил. Ругер в то время на трассе жил постоянно. Просил Сорокина Израиль Моисеевич, мол, плохо я себя чувствую, что-то сердце давит. Накричал на него Сорокин, как обычно, вроде того, что на трассе работать надо, а не болеть. А ночью в гостинице Смоленска, с телефонной трубкой в руке умер наш Ругер, скорую помощь себе вызывал.

Хоронили его в Ленинграде. Прощание проходило в вестибюле созданного им треста Ленгазспецстрой на Таллиннской улице, дом 5. Народу было очень много, и не только,  как принято сейчас – номенклатура, а рабочие, мастера, прорабы, потому что хороший человек был Ругер. Нет сейчас и Сорокина. Смерть не спрашивает, кто ты есть, - косит.

На трассе начался аврал, штурм, иначе говоря. Делали мы сложный переход через реку Хмость. Берега у этой быстрой речки крутые. Знаменитый наш монтажник, самый грамотный бригадир Василий Ефимович Оношко, на берегу смонтировал Дюкер из труб диаметром 1220 миллиметров, длиной 260 метров с набором трёх криволинейных участков. Эту зафутурованную деревянными рейками по изоляции махину с навешанными на неё чугунными грузами поддерживало семь трубоукладчиков фирмы

«Caterpillar». Первый трубоукладчик стоял на топкой пойме  реки на деревянном настиле из брёвен, иначе – на лежнёвке.

Я провёл инструктаж с каждым участником колонны, определил, какие я буду давать сигналы белыми флажками машинистам трубоукладчиков. Я стоя на земляной призме высотой метров семь от дна траншеи. Рядом со мной стоял ответственный от министерства: главный инженер Загрангаза Сергей Сергеевич Щенков.

Даю команду на сплав. Трубоукладчики осторожно пошли вперёд. Зрелище было грандиозное. С того берега лебёдкой тянули трос, который мы закрепили за пулю на торце дюкера. И вдруг, Лилия Афанасьевна Григорьева, наша лаборантка, спрыгнув в траншею, закричала: «Стойте, стойте, изоляцию задрало!» Колонна остановилась, как вкопанная.

Дюкер закачался. Первый трубоукладчик стал проваливаться сквозь лежнёвку.

Я смотрю, футеровка перед погружением в воду стала отходить от трубы, и труба в этом месте сломалась. Я кричу Оношко: «Вася, сплавай на плоту на тот берег и замерь, выйдет ли излом на противоположный берег или нет». Василий Ефимович сплавал и сказал мне, что выйдет метров на десять.

И вдруг мне Щенков на отборном матерном языке говорит: «…Кто здесь командует протаскиванием дюкера?!» Я говорю, что я. «Ну, так, …, командуй!» А Лиля Григорьева в траншее. Я ей кричу, а она за рокотом моторов не слышит, Ну я тоже на том же языке крикнул, махнул рукой, земля подо мной сползла в траншею, и я рухнул с семиметровой высоты, ударившись сильно спиной о трубу. В горячке вскочил, взлетел опять на свой командный пункт. Лиля, ворча, покинула траншею, трубоукладчик заякорили, и сплавили этот дюкер через реку. Излом трубы, как и говорил Василий Оношко, вышел с запасом на тот берег. А потом я почувствовал, что от боли в спине и в ноге, не могу идти.

Щенков меня на персональном вертолёте вывез в Ярцево, и на своей «Волге» отвёз в Ярцевскую больницу.  Оказывается, я выбил два диска из позвоночника.

Когда я лежал в Ярцевской больнице, вся колонна во главе с Галиной Павловной Оношко навещала меня. Дней через десять меня перевели в Ленинградскую больницу имени Эрисмана, в которой я пролежал два месяца. Навещал меня начальник отдела кадров СМУ-1 Александр Григорьевич Рыбин, и я ему отдал одно из своих стихотворений написанных в больнице, которое он поместил на доску объявлений в коридоре нашего управления.

 

Мне ночью сегодня не спится, А кровь приливает к вискам. Я дни коротаю в больнице, Но мысли мои только там, Где зарево сварки во мраке Прошило насквозь небосвод, Где в схватке последней, как в драке, Форсируют газопровод.   Родные ребята в спецовках И с грязью в складках морщин, С железной рабочей сноровкой Работают сотни мужчин. Я понял, что мне не хватало: Простора, лесов и ветров, И скрежета, лязга металла, И гула больших тракторов.   Больничные стены, как клетка, Как трудно без дела лежать. Не смогут укол и таблетка Помочь полной грудью дышать. Но, чтобы мечте моей сбыться, И в стройку уйти с головой, Я буду серьёзно лечиться, Работать во всю над собой.   Пройду сквозь пески и болота, Пройду сквозь снега и пургу. Такая уж наша работа, И лучше её не найду. Мы в схватке с природой не ноем, И нас называют не зря, Лишь только мы трассу построим – «Творцы голубого огня».

 

Короче, начались мои больничные будни. После больницы Эрисмана была военно-медицинская академия, где мне в декабре 1974 года удалили грыжи дисков позвоночника. Но это уже другая история.

В январе месяце 1975 года я уже трясся в корсете на УАЗике на новые объекты в Ленинградской области: газопровод-отвод на Манушкино и на Невскую Дубровку.

После сдачи этих объектов началась очень интересная самостоятельная стройка: Отвод к городу Выборгу и газификация этого замечательного города.

Первое поселение моё было на улице Крепостной. Заказчиком был трест Выборгмежрайгаз. Для расселения рабочих, выборгский исполком нам выделял квартиры, выделял автобусы ЛАЗы и ПАЗы для перевозки бригад, помогал решать очень много организационных вопросов. Участок трассы отвода протяжённостью пятнадцать километров от газопровода Ленинград – Хельсинки, был похож на карельский ландшафт, то есть болота, да скала. По городу мы проложили двадцать пять километров трассы.

Всё было как на войне, пахло гарью.

На улицах города скалу разбуривали шурфами, закладывали заряд, укрывали укрытиями самодельной конструкции из труб 1220мм. разрезанных вдоль. Перед взрывом объявляли тревогу, стреляя красной ракетой из ракетницы и, убедившись, что жители города в районе взрыва отсутствуют, производили направленный взрыв. Укрытия подпрыгивали, но раздроблённая скала не вылетала из-под укрытий. Потом я стрелял зелёной ракетой, объявляя в мегафон отбой. На трассе большие валуны взрывали накладными зарядами, обкладывая большой валун мешками аммонала или аммонита, и поджигали бикфордов шнур. Грохот стоял на весь лес!

В самом городе, кроме скалы трасса пересекала уйму коммуникаций: кабельных линий, трубопроводов. Неприятностей тоже  хватало. То ГАИ за нами гоняется, то санэпидемстанция,  то пожнадзор, то горгазнадзор штрафуют. Но несмотря ни на что, нам с Петром Григорьевичем Пекаревым на этом объекте было работать спокойно, так как мы здесь были в авторитете во всех смыслах этого слова.

Мы самостоятельно, оперативно принимали решения и быстро, без проволочек их согласовывали с заказчиком и с проектным институтом.

Хочу рассказать об одном переходе через железную дорогу, которая шла на Хельсинки, у станции Выборг.

Бурить переход под дорогу нам запретили, так как в этом месте дорога проходила по плывунам, и во избежание аварии в проект было заложено метод продавливания, а такого оборудования в то время на балансе треста не было, да и времени, чтобы его где-то достать, не оставалось. Стоим мы как-то с Александром Петровичем Васильевым у места этого перехода и думаем, что же делать? И вдруг приходит отчаянная мысль, а что, если мы вместо четырёхниточного перехода диаметром по 200 миллиметров каждый, протащим трубу диаметром 530 мм. в имеющийся кожух диаметром 1220мм., в котором проходило всего две трубы 200мм. напорной канализации.

Но в траншее стояла постоянно вода, а ниже – плывун.

Достал наш бывший диспетчер треста Владлен Исаакович Хамермер шпунт «Ларсен-15», нашли мы сваебойку и начали этот шпунт забивать, случайно задели контактный провод – что тут было! Приехало столько народу из МПС! Скандал был на всю Октябрьскую железную дорогу. Работы были приостановлены, потом долго согласовывали, наконец, дали нам «окно», когда можно было работать.

Протащили мы в существующий патрон изолированную трубу 530мм. с утолщённой стенкой. Забили мы шпунт и пожарными помпами стали воду откачивать, вода прибывает.

Стали откачивать старыми, но надёжными насосами типа «лягушка», но трубу пристыковать не успеваем. Народу собралось много, нужно было принимать решение.

Понимаю, что наружным швом трубу не заварить. Принимаю решение, пристыковать к этой трубе отвод 90⁰, чтобы выйти наверх, а сварку выполнить внутренним швом. Но диаметр трубы всего 500мм, нужен очень маленький электросварщик. Но кроме Виктора Боброва меньше сварщика не было. А он был не такой уж маленький. Так Бобров мне говорит: «Григорич, я это стык изнутри заварю за 1000 рублей».

Тогда это были деньги! А что делать? Я согласился. Привязали мы Виктора Боброва толстой верёвкой за пояс, залез он в трубу, пристыковали мы отвод, заварил Виктор стык изнутри, еле-еле мы его через отвод вытащили. 1000 рублей я ему, как обещал, заплатил. 

Техника у нас была старая добитая, но, несмотря на  это, 15 километров отвода и 25 километров городских сетей мы построили за полтора года.

Принимали трассу от заказчика управляющий трестом Выборгмежрайгаз Вячеслав Чалый, от Лентрансгаза – Владимир Пиляк и многие другие. Оценка была поставлена «Отлично». В городе Выборге заказчики устроили в честь нас банкет. Всё было очень здорово. Кстати, там я познакомился с будущей своей женой -  Любой Антиповой, которую ко мне прислали на участок лаборанткой. Так до сего времени мы с ней живём в любви, уважении и согласии.

Пётр Григорьевич Пекарев остался завершать незначительные работы по объекту, а меня вызвал в трест наш новый управляющий Геннадий Александрович Борисов, и говорит, что, мол, я предлагаю тебе возглавить участок на строительстве уникального, первого в мире аммиакопровода Тольятти – Одесса, «Ты, - говорит, - человек грамотный, эрудированный, музыкальный, контактный, а там курировать трассу будут иностранные специалисты, так что твоя кандидатура подойдёт в самый раз».

Я ему говорю, что, мол, в отпуск собрался, а потом на трассу Грязовец – Ленинград, но в предложении своём был неумолим. Дал он мне три дня подумать, но это так, для проформы, всё было уже решено  без меня.

Сборы были недолгими, и вот самолёт Москва – Саратов, поезд в сторону города Вольска и маленькая станция Казаковка.

В село Ключи Базарно-Карабулакского района я пришёл к председателю сельского Совета Николаю Ивановичу Безрукову. Рассказал ему, с какой целью я приехал, и попросил, прежде чем мы построим вагон-городок, поселить бригаду, которая будет заниматься разгрузкой прибывающих вагонов и строительством первых временных сооружений. Поселил он нас на станции Казаковка, в маленьком кирпичном домике, в котором раньше жила фельдшер села. В домике было всего две комнаты. В смежном углу стояла круглая дровяная печь, окрашенная чёрным печным лаком, в комнате стоял крашенный коричневой краской небольшой столик, лавка, четыре табуретки, застеклённый медицинский шкафчик, да вроде и всё. Взяв взаймы в колхозе десять комплектов постельных принадлежностей и кое-что из инвентаря, мы приступили к разгрузке прибывающих грузов и строительству вагон-городка в селе Сухой Карабулак Базарно-Карабулакского района, в десяти километрах от станции Казаковка.

Чёрная жирная дорога шла вдоль сиреневой посадки, по которой после дождя на машине проехать было невозможно.

 

Начало Вступили мы на землю чернозёмную, Пришли, как партизаны ночью тёмною. Кругом ни огонька и тишина, Лишь музыка сапог в грязи слышна.    Ты наша мать – земля обетованная, Сначала кажешься нам дикою и странною. Ты привыкаешь к нам, а мы – к тебе. Ты Родина для нас теперь везде.    Куда летите вы теперь с ребятами? Летим от Ленинграда до Саратова. Но что же строить вы хотите там? Большую магистраль, увы, не БАМ.   Построено там много газопроводов, Не строили там аммиакопроводов. Теперь по нашим трубам как-никак Пойдёт необходимый аммиак.   И я люблю людей неунывающих, Все трудности на трассах покоряющих. А жидкий аммиак в трубе пойдёт! И вновь строитель песню запоёт!    Наша жизнь – это ветры, дороги. Пусть гудят усталые ноги, Пусть нас трудности вечно ждут. А нас строителями зовут!

 

Купили мы в сельском магазине кастрюли, сковородки, стаканы, ложки, вилки, консервы, какие были, и по очереди стали готовить пищу на самодельной печке.

Молоко покупали у местных жителей, там же покупали яйца, масло, соления.

Сначала грузы поступали очень медленно, а трубой завалили! Труба диаметром 355,6мм шла из Франции. Номер и длину каждой трубы записывали в специальный журнал.

Этим занимались Лидия Михайловна Казакова и Любовь Александровна Антипова, ныне Симановская. Она была мне первой помощницей во всём, работая мастером по разгрузке вагонов, учётчицей поступления трубы, табельщицей, лаборанткой, секретарём.

Она постоянно делала материальный отчёт участка.

По технологии складировать трубу нужно было, на деревянные лёжки.

Наладив первоочередные работы, я уехал на семинар в Одессу, где нам рассказали о совершенно новой технологии строительства аммиакопровода, о жёстких требованиях к качеству работ.

Спустя время, народ стал прибывать, в этот домик мы поселили бригаду по разгрузке вагонов, а сами сняли целый дом в мордовской деревне Сухой Карабулак. На эту уникальную стройку мне прислали много молодых специалистов: Сергея Негробова, Владимира Невинчанного, Владимира Паршина, Вячеслава Пильцера, Раиса Хисматулина, Алексея Кузьмина, Ирину Муртазину, Павла Рожавского.

Думаю, что для них это была хорошая школа трассовой жизни.

Мне хотелось бы вспомнить такой случай. Своим ходом на автомашине – самосвале «Татра» на участок приехал водитель Анатолий Недобитков. В кабине с ним от самого Ленинграда ехали его жена и дочь. Он вёз на участок сорок железобетонных 2-х метровых столбиков. Для чего, правда, он их вёз в начале трассы, я и до сих пор не знаю. Видимо, чтобы семью со своим скарбом перевести. Грязища была непролазная, ну и застряла вездеходная «Татра» в жирном чернозёме недалеко от деревни Максимовка, что в трёх километрах от станции Казаковка. Чтобы выехать из чернозёмного плена, свалил Анатолий эти столбики в грязь, еле выехал, и прибыл в Казаковку порожняком.

Долго они там лежали, не до них было. Понадобились они после, когда нужно было огораживать площадку для горюче-смазочных материалов, короче ГСМ. Когда подсохло, и земля от солнца, как камень стала, поехали мы с Анатолием к тому месту, где он эти столбики свалил. Подъехали, глядим, а столбиков-то нет.

Отругал я Недобиткова, и говорю ему, мол, путёвку за этот рейс я тебе не подпишу, пока не найдёшь эти злополучные столбики.

Через несколько дней Толя мне говорит, что нашёл он эти столбики, что они лежат в деревне Максимовка, а председатель колхоза не отдаёт. Поехал я к председателю, мол, так и так… Он мне говорит: «Забери эти столбики, если сможешь». Вышел я от него, огляделся, смотрю, наши побелённые извёсткой столбики аккуратно уложены вдоль дорожки к обелиску павшим воинам села во время Великой Отечественной Войны. Попробуй, возьми, вся деревня поднимется…

Вагончиков не хватало, а рабочие приезжали целыми бригадами. Договорился я с одни «почтовым ящиком», то есть П/Я, в городе Волжском Волгоградской области, что они мне продадут и отгрузят вне плана 25 вагон-домиков. Приехал я в лагерь для заключённых, где делали эти вагончики, а там их море!.. Начальнику отдела сбыта привёз я в благодарность ящик тушёнки, дублёный полушубок, словом, договорились.

Какое это было подспорье, нужно было видеть!

На станции Казаковка мы построили сварочный стенд. Наладкой и пуском этого стенда занимался Александр Абрамович Лапидус, а всеми подключениями – наш энергетик Борис Николаевич Николаев. Вагончики стали поступать интенсивнее, и мы форсированно строили вагон-городок в Сухом Карабулаке.

Приехали мои верные и надёжные помощники: прораб Пётр Григорьевич Пекарев, Григорий Ефимович Ковальский – светлая голова и золотые руки, Пётр Гаврилович Андрусина – замечательный механизатор и его жена Мария Николаевна Андрусина, которая долгое время будет работать со мной на участках в качестве надёжного коменданта жилого городка. А потом стали подъезжать легендарные рабочие, о которых нужно песни слагать, да книги писать.  Это - бригадир Вадим Георгиевич Шатров, электросварщик Владимир Александрович Васильев, электросварщики Геннадий Николаев, Валентин Груздев, машинист бульдозера Александр Музыкин, легендарный монтажник Василий Оношко, замечательный сварщик Василий Римар. Да не хватит книги, чтобы перечислить героев этих газовых и нефтяных трасс.

На нашем участке было организовано обучение электросварщиков, по новой технологии сварки, которую преподавал инженер по сварке из Англии – Кеннет Холл.

Чтобы получить допуск к сварочным работам через наш участок прошло более ста электросварщиков.

Мотался я по Украине, то в Днепропетровск, то в Днепродзержинск, то в Одессу, за  сварочным Линкольнами, за трубогибкой и много за тем, что Укргазстрой  хапнул себе лишнего. И не просто получал, а брал с боем.

В Сухом Карабулаке у нас шло капитальное строительство нашего быта. Мы построили большую баню для рабочих, пробурили скважину для воды и смонтировали водонапорную башню, а самое главное: через трест Вольскмежрайгаз я лично договорился о разрешении на газификацию всего нашего большого жилого комплекса.

Мы смонтировали ГРП, подвели газ к каждому вагончику, и все котелки стали работать на газе. Из одного вагончика сделали котельную, где установили котлы КЧМ-12.

В этой работе огромную помощь мне оказали Григорий Ефимович Ковальский и Пётр Гаврилович Андрусина.

Кстати, баню, мы построили из бруса, ведь другого материала у нас в Саратовской области, где нет леса, не было. Брус этот присылали, конечно, не на баню, а на лёжки под трубу. От главного инженера треста Виктора Георгиевича Скрябина за такое самовольство, я получил разнос, а потом - выговор, а спустя некоторое время он подписал приказ о премировании меня за организацию быта в трассовых условиях.

Скрябин мне всегда нравился трудолюбием, обязательностью. Это человек, с которым можно дружить.

Изоляционные работы на трассе курировал специалист из Америки Том Джонс.

Как-то приехал к нам на трассу инспектор по качеству от Саратовского управления дирекции «Трансаммиак» товарищ Зарипов. Он пришёл в изоляционную колонну с прибором по определению очистки трубы «ОКО-2», остановил колонну, приставил зеркальце прибора к поверхности трубы в точке между очисткой и изоляцией и говорит, что труба ржавая, плохо очищена. Я ему говорю, что прилипаемость хорошая, проблески металла есть, так даже лучше, чем совсем блестящая поверхность. А он мне показывает на стрелку прибора, и говорит, что стрелка прибора за допустимой чертой. Тогда походит к нам Джонс и говорит: «Дайте мне, пожалуйста, прибор». Зарипов передал Джонсу  зеркальце с лампочкой, от которых тянулись провода к прибору. Джонс прислонил зеркальце к трубе, а Зарипов стал внимательно смотреть на стрелку прибора. Стрелка даже не дошла до допустимой черты. «Ну ладно, - говорит Зарипов, - значит, я ошибся», - и разрешил продолжать изоляцию трубопровода. Зарипов уехал, а Том Джонс, улыбаясь, говорит: «Если бы не было дураков, не было бы и веселья». Я спрашиваю: «Вы это к чему?» А он отвечает, что зеркальце к трубе он приставил не вплотную.

Когда мы продували после испытания водой участок аммиакопровода от реки Терешки до реки Волги, случай был из ряда вон выходящий. На Терешке запасовали мы поршень с калибром, под поршень дали давление. Джон Рей, иностранный специалист из Шотландии следил по весовому манометру, чтобы давление при продувке было не более 2-х атмосфер, чтобы калибр не помялся. Посчитали по времени, когда поршень должен был вылететь, и полетели вертолётом МИ-2 на Волгу.  Стали ждать. Из конца трубы пошла ржавая вода, грязь, камушки. Трубопровод то дышал, то замирал, то опять с шипением выходил воздух, а за ним грязная, ржавая вода, которую мы закачивали из Терешки…

Испытание и продувку полностью проводил  Григорий Ефимович Ковальский.

Вдруг, конец трубопровода напрягся, давление увеличилось, ну думаем всё, сейчас поршень вылетит. Но трубопровод, плюхнув большой столб грязной жижи, затих, и сколько мы ни ждали, поршень не вылетал.

Рей говорит: «Застрял». Полетели мы обратно на Терешку. Я говорю электросварщику Володе Васильеву: «Разрезай трубу, и будем запасовывать другой поршень с калибром», - хорошо, что был ещё один калибр. Я Володе говорю: «Навари сваркой на поршне какое-нибудь слово, чтобы узнать потом, какой поршень вылетел». Володя для смеха наварил слово из трёх букв. И всё началось снова.  Ковальский приоткрыл кран и поршень пошёл.

Опять мы с Реем полетели на Волгу, дождались, когда вылетел поршень, ждём второй, но его нет. Долго мы ждали, предполагая, что он за холмом застрял, даже давление немного прибавили, но его так и не было. Стало темнеть, вертолёт улетел.

А мы в честь продувки приготовили в городке выпивку, закуску хорошую, но, увы…

Я говорю ребятам: «Забирайте вылетевший поршень в УАЗик и поедем, только протрите его, а то он очень грязный». Стали мужики протирать этот поршень, а на нём надпись «…». Не может быть, думаю. Подошли мы к поршню с Джоном, качает он головой и говорит: «Как этот поршень мог перелететь в трубе через первый, не понимаю?»

А тут по берегу, пастухи идут. Я у них, на всякий случай, спрашиваю: «Вы ребята поршня на берегу не видали?» Так они мне рассказали, что утром вылетел поршень, с того берега Волги подводники на катере приехали и это поршень увезли, короче, свистнули.

Ну и дела, а мы дураки, чего только не думали. Поздно вечером была баня, потом отметили испытание и продувку. Баня – это моё хобби. А утром Джон Рей, почёсывая затылок, говорит: «Если бы моя жена знала, что я ночью спал между двумя кроватями на линолеуме, она бы ни за что не поверила».

Сначала мой участок был протяжённостью 200 километров – от реки Волги до реки Бакуры, ну а потом мы с Пекаревым разделили это участок пополам. Он переехал в село Бурасы Базарно-Карабулакского района, где раньше стоял мой малый городок.

Так на этой станции Бурасы произошёл однажды неприятный случай. Еле-еле я его уладил.

Пришёл на станцию Бурасы эшелон с трубой, а бригада строполей запьянствовала.

Вот мне пришлось попсиховать, а потом ехать в Ртищевское отделение дороги к заму по грузовым перевозкам товарищу Вогману. Наделал он тогда шуму! Я до него дозвонился, пожар вроде немного потушил, но, когда поехал к нему, по дороге попал в чернозёмную колею, из которой долго выбраться не мог.

 

Пришла труба на станцию Бурасы Пришла труба на станцию Бурасы, А мне пришла с такой трубой! Как свиньи налакались лоботрясы, И в тыщах начисляют мне простой. Зам. грузовой звонит по телефону, Показывая мне суровый нрав. Грозит мне прокурором и законом, И хладнокровно начисляет штраф.   А строполя всё водку жрут, Пока получку не пропьют, Им всё до лампы во хмелю, Но всё равно я их добью!   И чтоб наладить наши отношения, Я в Ртищево поехал в выходной, Чтоб отменить коварное решенье, Поехал на дом к заму грузовой. Взяв коньяку, колбаски и консервов, Спросил дорогу на посту ГАИ. Соврал мне капитан, какая стерва! И мы сидим с Петровичем в грязи.   А ветер гонит дождь и снег, Мы в колее сидим на грех, В тылу истерзанной земли, В плену глубокой колеи.   За сутки лишь всего одна машина Промчалась мимо нас, кидая грязь. Сидел в ней за рулём шофёр – скотина, В душе над нами подленько смеясь. В ночной степи свирепый ветер воет, Петрович откопаться не сумел. Бензин, конечно, тоже на исходе. Неужто нам в грязи сидеть удел?!   Сидим в степи мы, не в лесу, Жуём без хлеба колбасу, Глотка воды с собою нет! Не ждёт тепло нас и обед!   Стоят с трубой вагоны на простое. Я в Ртищево ко сроку не попал. Мотор чихает, ветер злобно воет, И ждёт меня со всех сторон скандал! Колхозный «Беларусь» нас сдёрнул сходу, И мы ползём неведомо куда. Не знаешь брода, так не суйся в воду. Какая впереди нас ждёт беда?!    А строполя пусть водку жрут! И пусть получку всю пропьют! Пусть им до лампы во хмелю, Но я приеду, их добью!

  

С большим трудом мне удалось уладить железнодорожный конфликт. Повальные пьянки на трассах иногда случаются. Это такой бич! А причину я тогда не мог осмыслить до конца. Сама система строительства на патриотизме порождает такие срывы. Это какая-то разрядка. Ведь люди живут годами без семьи, без удобств, втянутые в трассу по разным причинам, порой не видят просвета, на самотёке до бесконечности. Вот, кто духом слабее, тот и срывается.

На трассе аммиакопровода вместо крановых узлов мы монтировали посты секционирования, которых было 38, и обратные клапаны, которых было 24, а так же четыре раздаточных станции. Рабочее давление аммиакопровода – 179 атмосфер, а рабочее давление кожухов для азота, в которых аммиакопровод проходит через реки и дороги 1-ой категории – 80 атмосфер.

При испытании кожуха диаметром 1020мм в пойме реки Волга произошёл разрыв. Испытываемый участок трубы разворотило так, и невозможно было представить, что когда-то это была труба.                                            

В селе Сухой Карабулак в двухстах метрах от нашего городка высадился городок СМУ-3 треста Союзпроводмеханизация, которое в дальнейшем реорганизуется в СУЗР-4 треста Мосгазпроводстрой. Начальники участков там менялись, как перчатки. Начинал Кутузов, через месяц его сменил Осин, далее вместо Осина прибыл алкоголик Джамилов, и конце концов стал начальником участка Потапов. Вот там я и познакомился с главным инженером СУЗР-4 Вячеславом Ивановичем Ивановым, с которым мы дружили до самой его смерти, 1 мая 1997 года.

Первая наша встреча началась с недоразумения по поводу несправедливого решения Главка.

Наш трест Ленгазспецстрой один из первых перешёл на комплексное ведение работ.

На эту тему было много дебатов. Одни говорили, что нужна узкая специализация, другие ратовали за комплекс. Я лично всегда придерживался второго мнения, так как наши линейные работы проводились на отшибе, и часто приходилось оперативно принимать решения о перестановке людей, механизмов, или перебрасывать действующие бригады на разгрузку железнодорожных вагонов, что можно было делать при комплексе.

Да и состояние трассы вносило свои коррективы, и ты должен сам решить оперативно, какой участок нужно проходить немедленно, а какой временно остановить.

Так вот, прислали мне на участок 7 новеньких экскаваторов ЭО-2141. Машинисты были подобраны сильные, такие, как Василий Осипенко и Владимир Куценко. Помощники на экскаваторах тоже были из сильных, такие, как Илья Колесников.

С этими ребятами я прошёл много трасс, начиная с моего ПЕРВОГО СЕВЕРА.

Экскаваторщики со своими помощниками и, конечно, с механиком участка Григорием Ефимовичем Ковальским начали готовить машины к трассе, делали полную протяжку, смазку и т.д. К сожалению, наши отечественные заводы не доводят до полной кондиции выпускаемую технику. В это время Василий Осин, начальник участка СМУ-3 треста Союзпроводмеханизация, приступил на трёх своих добитых экскаваторах рыть траншею под аммиакопровод, не согласовав со мной, как с генподрядчиком, на каком участке нужно в первую очередь копать. В конце месяца, когда наши экскаваторы были в боевой готовности, Василий приходит ко мне в контору и говорит, чтобы я подписал процентовку за 500 метров выкопанной траншеи. Я отказался, и сказал ему, что мы работаем в комплексе и землю сами будем копать. «Ладно», - сказал Осин и уехал в Москву.

Там он пожаловался на меня Вячеславу Ивановичу Иванову, что я не подписал процентовку за выкопанную траншею. Через некоторое время приехал на участок Иванов и привёз мне приказ Главка о передаче наших подготовленных экскаваторов теперь уже в СУЗР-4, мол, земляные работы будут делать они.

Наконец-то прибыли в Казаковку 20 обещанных деревянных вагончиков КСО-1, иначе – коттедж. Радости не было предела. Из Казаковки на специальных металлических пенах мы их перетащили тракторами в Сухой Карабулак, оперативно установили и подключили к электроэнергии.  Только мы начали в них заселять рабочих, как мне срочно позвонили из приёмной Геннадия Александровича Борисов, который в это время уже возглавлял Главк, и передали распоряжение, чтобы я все эти новые коттеджи отгрузил на Волховскую компрессорную станцию. Я ответил, что отгрузить не представляется возможным, так как я их все перетащил в Сухой Карабулак и подключил к электроэнергии.

Мне не поверили, и через два дня ко мне на участок прибыл один из помощников Борисова, проверить, не вру ли я. Он сначала посмотрел на станции Казаковка и, не обнаружив там вагончиков, доложил Борисову. Тогда Борисов даёт ему команду, чтобы он проверил в Сухом Карабулаке, установил ли я их, и подключил ли, как доложил.

Поехали мы с этим помощником в Сухой Карабулак. И когда он убедился, что я не вру, снова позвонил Борисову, высказав своё мнение, что ничего сделать уже нельзя.

Тогда Борисов попросил его, чтобы он передал мне трубку. И я услышал вот что: «Игорь Григорьевич, молодец, оперативно работаешь. Вот теперь также оперативно перетащи все 20 вагончиков в Казаковку, отгрузи в Волхов и доложи мне лично об исполнении моего распоряжения!»

 Представьте себе, что я выполнил и доложил, и как я пережил этот момент своей трассовой жизни.

3 октября 1978 года я прибыл на саратовский вокзал из Ленинграда после закрытия нарядов заработанной платы рабочим и сдачи материального отчёта. Меня встретил Нурула Зянчурин на трубовозе Урал-375. Этот самый Нурула, работающий на трассах, как зверь, отцепив прицеп, приехал встречать своего начальника участка и со светящейся улыбкой гордо объявил мне, что 1-го октября у меня родилась дочь, и что мы сейчас же едем в родильный дом.

Я очень обрадовался этому сообщению, так как я безумно хотел, чтобы родилась именно дочь. Через двадцать минут, которые мне показались вечностью, я увидел в окне роддома Любашу, держащую на руках маленькое сморщенное существо, запеленатое в байковое одеяльце. Любаша была бледна, но улыбалась. Она передала мне записку, что нужно привезти, и я уехал.

До вагон-городка было 80 километров. А там меня встречали, как новоиспечённого отца – с хлебом и солью. Мария Николаевна Андрусина, заслуженный работник трассы, приготовила отменный стол, и мы в честь такого события сотрапезничали на славу.

Через неделю я мчался на трубовозе в саратовский роддом с распашонками, пелёнками, подгузниками, чепчиком, соской, бутылочкой, конфетами, шампанским и, конечно, с цветами. Да, чуть не забыл, по дороге мне пришло в голову имя моей дочери – Марина! Почему Марина, не знаю. То ли потому, что Марина – это «морская», а я родился на Чёрном море, то ли потому, что у меня не было знакомых с таким именем, то ли потому, что мне понравилось имя Марина Влади в фильме «Колдунья». Не в этом суть. Имя уже выбрано, да и Любаша не возражала.

Я распределил, что кому, взял на руки уже любимое существо, которое сразу затихло, загрузился в трубовоз и помчался по Вольскому тракту в наше временное пристанище, село Сухой Карабулак. В городке наш вагончик был прибран и стол накрыт.

Так Марина Симановская вошла в трассовую жизнь строителей магистральных трубопроводов. И пошли трудные будни и великолепные праздники, которые отмечаются в этих полевых условиях с особой значимостью и торжественно, по-семейному.

Служба ПИЛ на трассе трубопроводного строительства  - это служба качества.

После заключения радиографов, дефектоскопистов и лаборанток можно чётко сказать, какого качества сварные швы или изоляционное покрытие трубопровода. Хочу отметить опытных старейших радиографов и лаборанток. Это они составляли окончательную документацию труда многосотенной армии строителей наших магистральных трубопроводов. Конечно, всех не перечислишь, но всегда в памяти работа тех, с которыми прошёл многие трудные и интересные трассы.

Вячеслав Серый, Альберт Воронин, Владимир Малий, Григорий Касьян, Валентин Тодорашко, которого уже нет, Усачёв, которого тоже нет, и многие другие радиографы и дефектоскописты, рискуя своим здоровьем, делали большое дело на протяжении многих лет. Лаборантки Лилия Григорьева, Мария Добреля, Валентина Тодорашко, Любовь Антипова, Тамара Пекарева, Елена Малий, Ольга Пырх и многие другие наши самоотверженные девушки, не считаясь со временем, тоже делали большое дело.

Спасибо Вам всем.

Большую работу по автотранспорту участка неоднократно вёл Александр Дмитриевич Матюшкин, который мог быстро сориентироваться в создавшейся обстановке, организовать работу и ремонт должным образом. Яков Семёнович Зильберман тоже мог отлично наладить стабильную вывозку плетей или пригрузов на трассу. Анатолий Васильевич Тысячник – автомобилист, ветеран войны мог спокойно, без нервов решить все трассовые проблемы по работе автотранспорта в трассовых условиях.

Ой, много чего было на этом аммиакопроводе: и замерзал я, топая в резиновых сапогах по глубокому талому снегу, утопая в нём по колено, набирая в сапоги этой сырой снежной слякоти, блуждая в тумане, в поисках ближайшей деревни. И когда уже не было сил, и я валился и плакал от боли, замерзая в этой бесконечной степи, вдруг увидел стог соломы, к которому я смог только доползти, потом, зарывшись в стог, долго отогревался через страшную боль в ногах. А когда были продувка и испытание всего двухсоткилометрового участка и перемерзали тоненькие трубочки идущие к манометрам на постах секционирования, я неделю на трубовозе, не сомкнув глаз, проехал и прошёл от крана до клапана, от клапана, до крана и грел горящей соломой замёрзшие трубки.

Я застревал в пургу, а потом шёл и полз ночью в свой городок, рискуя наткнуться на голодных кабанов в дубняках. Так проходила моя трассовая судьба в саратовских степях.

Наконец-то мы не только построили, но и «вылизали» этот аммиакопровод. Большинство рабочих участка собирались на ноябрьские праздники в Ленинград, а мы со Скрябиным двинулись на машине в Тольятти, подписывать Акт Государственной комиссии сдачи в эксплуатацию трассы длиною в пять лет, после чего мы с женой должны были уйти в отпуск.

Надежды юношей питают, а я, кажется, и до сих пор не вышел из этого возраста.

В пути меня догнала телефонограмма от грозного новоиспечённого и. о. начальника СМУ-1 Александра Петровича Васильева, царство ему небесное, о том, чтобы я срочно возвращался в Саратов, что меня назначили начальником комплексного потока по строительству участка очередного правительственного газопровода Уренгой – Новопсков, диаметром 1420мм. и, пока я его не сдам в эксплуатацию, ни о каком отпуске не может быть и речи.

Не смотря на эту вопиющую несправедливость по отношению ко мне лично, я проглотил очередную обиду, погасил в себе гнев, приехал в посёлок Екатериновку Саратовской области, где в вагон-городке, возникшем на скорую руку, у въезда висел яркий, броский плакат:

 

«Министерство строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности,

трест «Ленгазспецстрой», СМУ-1

Комплексный поток магистрального газопровода Уренгой – Новопсков,

Начальник потока СИМАНОВСКИЙ ИГОРЬ ГРИГОРЬЕВИЧ»

 

Остальное было, как нельзя плохо! Городок запущен, ось трассы нарушена, беспорядочно наваленные звенья труб с браком сварных швов, километра три или четыре – стыки которые долго пришлось, потом исправлять. Ну, думаю, без меня, меня женили.

Первое, что я сделал, приказал снять этот броский плакат, затем, разобравшись в положении дел, включил, как говорят, второе дыхание, и, засучив рукава, приступил к этой адской работе для поднятия престижа своего родного управления.

Взяв под отчёт 3000 рублей, большие это были тогда деньги, я стал платить бригадам за количество и качество сваренных стыков каждый вечер по отдельной ведомости, определив стоимость дополнительного стыка на поворотной и потолочной сварке сверх установленной нормы. Исправили мы весь брак и выдали месячное выполнение на два миллиона рулей. В 1982 году для одного участка – это было большое выполнение.

Интересно, что одновременно меня приказом по СМУ-1 назначили ответственным за организацию работ на газопроводе Уренгой – Помары – Ужгород в районе города Золотоноша Черкасской области, сдачу долгостроя на Севере в Усть-Тавде Тюменской области и, естественно, завершение работ, и перебазировку аммиакопровода Тольятти – Одесса, в уже ставшем родным Сухом Карабулаке Саратовской области.

В это время в Екатериновку движется эшелон с трубой диаметром 1420мм., который там был совершенно не нужен, поскольку труб и плетей там хватало с запасом.

В Саратовском управлении дороги я договорился о переадресовке этого эшелона в  43 вагона на станцию Золотоноша, где нужна была эта труба. Об этом я сообщил главному инженеру треста Ленгазспецстрой Виктору Георгиевичу Скрябину, так как он курировал саратовский регион. Скрябин мне по телефону сказал, мол, вдруг трубы не хватит, так что, выгружай этот эшелон в Екатериновке.

Ответственным по этому объекту я назначил прораба Вячеслава Пильцера, который на момент прихода эшелона уехал в Ленинград, перепоручив переадресовку мастеру – девочке, уж не помню её фамилии. Связь, как назло, на этот момент была нарушена, да и дочурка моя заболела, температура поднялась до 39. Вот такие накладки…

Короче, простоял этот эшелон три дня. Скандал был неописуемый! Всё началось сверху.

Вновь назначенный управляющий трестом Ленгазспецстрой Станислав Михайлович Щербаков по Министерству получил выговор. Я, узнав о прибытии эшелона, сам поехал на станцию Екатериновку и выгружал трубу. Почва, ужас – жидкий чернозём!

Даже трубовоз Урал-375 к месту разгрузки подойти не мог, и тубы из вагонов оттаскивали на стреле трубоукладчика Comatosu, который грузил их на трубовозы в 100 метрах от вагона, да и площадка для выгрузки труб была всего на два вагона.

После этой битвы приехал я в Сухой Карабулак, и мне передали приказ за подписью Щербакова, в котором говорилось, что мне объявлен строгий выговор, что меня за этот простой перевели на три месяца в мастера и лишили двух окладов.

Это всё было приведено в исполнение, несмотря на то, что я договорился в управлении железной дороги о не наложении на нас штрафных санкций и, что труба эта была действительно лишней, что её потом грузили в ту же Золотоношу.

В Усть-Тавду я не поехал, а форсированно стал отгружать участок в Золотоношу.

Приехав в Золотоношу, потом в районный центр Черкассы, я в короткое время наладил контакт с местными властями, с управлением и отделением железной дороги и начал строить жилой городок. С Александром Абрамовичем Лапидусом смонтировали и запустили трубосварочную базу. Я уже жил этой интересной, перспективной работой.

Совершенно неожиданно для меня на участок в Золотоношу приезжает Николай Васильевич Евдокимов с приказом, что он назначается начальником потока для строительства участка газопровода Уренгой – Помары – Ужгород с базировкой в Золотоноше Черкасской области, а я назначаюсь начальником участка на строительство газопровода Изборск – Инчукалнское ПХГ с местом дислоцирования – Старый Изборск Псковской области. Я подумал, что это недоразумение и позвонил Фёдору Васильевичу Тихому, но он мне сказал, что есть такой приказ и вопросов никаких не должно быть.

Проглотил я и это «недоразумение», рассказал Николаю Евдокимову, с кем я заимел контакт, отдал ему список телефонов и адресов местных властей и необходимых для строительства организаций, и уехал на Псковщину.

Началась новая перебазировка. Городок мы поставили в Старом Изборске, в 30 километрах от Пскова, а железнодорожная станция находилась в Новом Изборске.

В 1971 году в этих местах строили трассу Валдай – Псков – Рига. В Пскове размещался заказчик и банк, в Новгороде одел рабочего снабжения, короче ОРС, которым руководила Людмила Андреевна Кузнецова. ОРС – это питание, а питание  - это залог успеха, поэтому контакт с Людмилой Андреевной мы наладили сразу. И никто на питание не жаловался. Заведующую столовой нам направили классную.

Рядом с нами стояла историческая Изборская крепость, которую за все войны ни один враг не взял.  Трасса проходила по Псковщине, по Эстонии и Латвии. Поначалу мы возили рабочих в баню в город Печёры, а потом, как всегда свою построили. Мы пробурили водяную скважину, смонтировали водонапорную башню, провели водопровод, теплотрассу от той же самодельной котельной, котлы которой переделали на уголь и дрова. И снова первыми помощниками были Григорий Ковальский, семья Андрусины и Любовь Симановская.

Мы привыкали к новым названиям населённых пунктов: Мисса, Выру, Алуксне, Лиготне и т.д.

И началась новая, сложная и интересная трассовая жизнь.

Эшелон за эшелоном шли трубы из Чехословакии. Труба была серого цвета, вся гофрированная, разностенная. Даже на одном торце толщина стенки по окружности была разная. Мы возмутились, тут и началось… И отпуск мне не дали догулять. Из-за этой трубы строительство было приостановлено. Комиссия за комиссией. Участок рвали на части. Механизмы и бригады отгружались и отправлялись в Первомайское, в Зубову Поляну, в Ригу, в Сургут. В конце концов, я сам с бригадами выехал в Едрово помогать Новгородскому СМУ-2. Базируясь в Едрово, мы построили газопровод-отвод на Бологое, сделали один переход через железную дорогу и навешивали пригрузы на заболоченных участках трассы.

 

Трасса нам путёвку в жизнь дала, Пробиваем мы грузами лёд. Железобетонные дела! Наш очередной газопровод!   «Хаске» на болоте тяжело, Кран болотный движется вперёд. Железобетонные «УБО» Облепили весь газопровод.   УБО, УБО, УБОжество, Да их такое множество! Болванки клиновидные, Но лучше седловидные!

 

Только к концу 1983 года началась работа. В Изборск приезжал Фёдор Васильевич Тихий, трубу эту с Чехами согласовали с особыми условиями монтажа и отбраковки, с применением коэффициентов на дополнительные работы.

Потом началась привычная трассовая работа. Опять испытание, продувка, которые возглавлял мой старый соратник и верный помощник Григорий Ефимович Ковальский.

В декабре 1883 года мы ещё не знали, что в январе будем перебазироваться далеко на Север для освоения Сургутских газоконденсатных месторождений.

В 1984 году перебазировка в Сургут пошла полным ходом. И мне нужен был самостоятельный человек, которому бы я доверил отгрузку техники, вагончиков и всего хозяйства участка. А тут подходит ко мне Вера Блинова, которая работала в автоколонне участка диспетчером и говорит мне, мол, племянник мой из Армии демобилизовался, ко мне приехал, может быть, возьмёте его на работу? Я говорю: «Пускай зайдёт, переговорим». Заходит крепкий кудрявый парень с улыбкой на лице, представился – Володя Беляков. Я вижу разговорчивый, за словом в карман не лезет, не мельтешится, как некоторые, смотрит в глаза, а в них никакой хитрости, только одно желание, чтоб его приняли. На мой вопрос, что он может делать, он ответил, а что прикажете, то и буду делать. Чувствую, работать хочет. Думаю, раз хочет, значит, будет нормально трудиться. А что нужно, то мы ему подскажем. Я ему предложил включиться в работу по отгрузке участка в Сургут. Позвонил я начальнику управления Кузьмину, убедил его в необходимости взять на работу такого человека. Кузьмин дал добро.

Так Владимир Анатольевич Беляков вошёл в трудовой коллектив СМУ-1 треста Ленгазспецстрой.

Я даже не знал, что Иван Павлович Новак стал заместителем начальника управления, я искренне за него всегда бы порадовался. Но то, что он выберет место для моего городка в топком болоте, в голову бы никогда не пришло. Мы люди всегда зависим от обстоятельств, но большей частью эти обстоятельства создают сами люди.

Иван Иванович Мазур стал начальником нашего главка. Он был ответственным перед министерством и правительством за производство работ по освоению Сургутских газоконденсатных  месторождений. Поэтому работы разворачивались с колёс. Срочную команду получил Виктор Кузьмич Бырдин, от него срочную команду получил Новак.

Мы на себе почувствовали эту престижную срочность.  Поскольку место было обозначено без нас, и не было в тот момент другого выхода, мы начали обустраивать первое своё пристанище  на болоте. По пути следования из Псковской области в Сургут наши вагончики грабили железнодорожные вандалы, поэтому в них можно было заселять рабочих только после капитального ремонта. Бригада Владимира Логинова, не считаясь со временем, ремонтировали эти вагончики. Но больше двух вагончиков в сутки он подготовить физически не мог. Электростанции на участке ещё не было, и мы подцепляли наши вагончики к действующей скважине-качалке, кабелем, который тоже достали у эксплуатационников. Людей прибывает больше, чем можно их разместить.

Помню, бригадир Василий Зайцев приехал и говорит, что дайте мне вон тот вагончик, я там переночую. Я ему сказал, что вагончик без отопления, весь дырявый, да и к электроэнергии не подключен. А мороз был под сорок градусов. Вася говорит: «Я под матрасами переночую, зато он будет мой».

Чем больше мы подключали вагончиков, тем больше была нагрузка на кабель, и он стал гореть, особенно ночью, когда рабочие, приехав уставшие с трассы, включали трамвайные печки, или самодельные нагреватели из нихрома, намотанного на асбоцементную трубу, или на кирпич.  В темноте на морозе я поднимал электриков, и они под громогласную матерную ругань масс, скручивали и латали эту времянку.

Хорошо, что вагончики мы поставили на пригрузы УБО-1, так как весной в паводок мы бы все утонули. Весной по городку на лодках плавали. Я думаю, что об этом начале расскажут многие другие, кто это испытал. На мой 50-летний Юбилей Щербаков меня в Ленинград не отпустил, так что справляли его в ресторане Сургут.   

Это была не стройка – это была БИТВА! Параллельно с нашим газопроводом, который мы строили от Фёдоровского ЦПС до Сургутского ГПЗ, СУЗР-4 прокладывали водовод в такой близости от нашей трассы, что мы постоянно мешали друг другу. Траншея обваливалась, так что в задел работать было нельзя. И мы приноравливались и строили эту трассу любой ценой. А цена была большая. На Севере неимоверно в то время крали всё: технику, вагончики. Наш трейлер на 60 тонн украли прямо с платформы, мы дадже не успели его раскредитовать. Даже вертолётами с переходов сварочные агрегаты и трактора уводили. Здесь были собраны почти все подразделения нашего главка: ленинградцы, щёкинцы, горьковчане, воронежцы, а от московского региона – тресты Свармонтаж,  Мосгазпроводстрой, Союзгазспецстрой и многие другие. Форсировался целый комплекс промысловых трубопроводов газа, нефти и воды различного диаметра.

Шаг комплексного потока доходил до 4-х километров в сутки. Днём и ночью два зимника подряд шла работа по обустройству месторождений: Родниковского, Орехо-Ермаковского, Мегионского, Лянторского, Быстринского, Яунлорского. Сын Геннадия Александровича Борисова работал у нас на участке электросварщиком, и Борисов проездом на свой участок, иногда к нему заезжал буквально, на несколько минут.  Сам Иван Иванович Мазур проводил целые ночи в работающих бригадах, ходил, энергично давал указания, и все с ним соглашались, во-первых, потому, что ему нельзя было возразить, во-вторых, он очень убедительно говорил, гипнотизируя своим поставленным голосом большого оратора руководителей любого ранга. Мазур был большой лидер.

Полтора километра нам пришлось навешивать пригрузы вертолётом Ми-6 на плавающую трубу, так как до начала паводка мы не успели их навесить. Для этого на 23-ем километре – бывшей трубосварочной базе – был сооружён специальный полигон, на котором мы раскладывали на трубах смонтированные с поясами пригрузы.

Самоотверженно наши строполя работали, отцепляя траверсы и навешивая комплект пригрузов на трубу и, чтобы их не сдуло ветром, они привязывали себя к предыдущему пригрузу толстыми верёвкам.                                                      

А потом трубопровод присыпали привезённым песком экскаваторами, которые перемещались сбоку от траншеи.

Трассу мы сдали Сургутскому НГДУ с оценкой «Отлично».

В июле месяце 1986 года мы начали перебазировку в район Лянтора,  ранее - Пим, в хвойную сказочную зону, которую я выбрал сам. Мы с трудом выдирали из болота вагончики, складские помещения и другое оборудование.

 

Наступила страда и забота, Нам покинуть гнилое болото. А строители Ленгазспецстроя Городок на Лянторе построят.

 

И пошла, привычная для нас, похожая на цыганскую, перебазировка. В отсутствии начальника Лянторского НГДУ я выбрал место для вагонного городка в небольшом сосново-кедровом лесу на берегу речки Вачим-Яун. Место было песчаное, островком врезанное в болото. Местные руководители предлагали мне площадки для городка в районе большой свалки, где высадился трест Брянсктрубопроводстрой, но я не внял их советам. Во время установки вагончиков в лесу, мы защитили каждое дерево, обернув их стволы досками. Ни одна гусеничная техника в лесную зону городка не зашла.  Наш городок вписался в пейзаж нерукотворной природы севера.                                                                                     

Придя из отпуска, начальник НГДУ сильно рассердился, узнав о том, что без его ведома в лесной зоне Ленинградцы поставили жилой городок. Но кода он увидел своими глазами, что мы вписали городок в этот северный ландшафт, не тронув природы, остыл и даже ставил ленинградцев в пример остальным.

В своём новом городке мы, как всегда соорудили для рабочих прекрасную баню, в которой, кстати, ставилась завершающая подпись Акта Госкомиссии газопровода Фёдоровское ЦПС – Сургутский ГПЗ.                                                                                                                                                                       

До этого нам оказали помощь эстонские дорожники из треста Эстсургутдорстрой, которые строили бетонные дороги по промыслам. На первых порах они нам предоставляли определённые дни для помывки рабочих в их бане, магазин, столовую.

Они выручали нас доской, горючим и многим другим. Их трест находился в Таллинне, а базу они поставили в самом Лянторе. Перед въездов в их городок стояла хантыйская яранга, напоминающая маленькую избушку на курьих ножках.

Когда мы приходили в их городок, было такое ощущение, что мы попали за границу.

Речка Вачим-Яун впадала в речку Пим, ну а Пим – в Обь. От речки вагон-городок располагался в трёхстах метрах, так как берег был заболочен. Я принимаю решение – сделать по краю городка канал.

Зимой прорыли мы канал длиною 1200 метров, шириной 10 метров и глубиной до 5-ти метров, как бы сделали от речки Вачим-Яун лупинг. В местах соединения сделали дамбы, отсыпав пакеты из труб, а саму речку запрудили до середины пригрузами УБО-1. И речка потекла в два русла. Но поскольку наше русло было свежее, вся рыба на нерест пришла к нам, то есть к городку.  Рыбы было видимо-невидимо, столько, что ребята и ловили, и солили, и в деревянных ящиках на Большую землю отправляли. Особенно в рыбалке отличился Михаил Пырх.

А канал этот назвали СИМ. Он сейчас так называется. Так что течёт сегодня на далёком  севере канал имени меня.

Маришка пошла в первый класс в посёлке Лянтор Сургутского района.

Детей в школу возили по узкой скользкой бетонной дороге, где порой двум машинам было не разъехаться, особенно во время снежных заносов. Мы специально для детей автобус выделили. До школы было километров семь. Освещали эту дорогу луна и постоянно горящие газоконденсатные факела. Когда был сильный мороз, над факелами образовывался белый венец. В школу дети ходили при морозе до 35 градусов. Здесь морозы переносятся легче, чем в центральной полосе.

В центре городка стоял большой кедр, и наши художники вырезали из специально уплотнённого снега Деда Мороза и Снегурочку.

Надо отдать должное опытному старому нашему сантехнику Владимиру Логинову. Это благодаря нему работали котелки в вагончиках и грели батареи.

Правда, с углём были перебои, и когда привозили в городок уголь, кто в городке был, особенно женщины, выскакивали из своих вагончиков и разбирали кучу угля сваленную самосвалом, с такой скоростью, с какой показывают ускоренное кино в старинных немых кинофильмах.

В Лянторе верными и надёжными моими помощниками были Александр Фёдорович Козицкий, Раис Гезатович Хисматулин, Роман Ильич Ют, Владимир Анатольевич Беляков, Николай Яковлевич Варламов, Геннадий Николаевич Останин.

Такие люди – это золотой фонд Ленгазспецстроя. 

В Лянторе моё здоровье немного подкачало и, пролежав почти месяц в Лянторской больнице, по случаю воспаления тройничного нерва я был направлен в Ленинград.

Интересно получается. Вот осточертеет на трассе, взвоешь волком, захочется тебе покоя, городского уюта. Ан, нет две недели – и обратно тянет, особенно, когда дожди навевают бесконечную грусть.

Еду в Сургут, Там меня ждут, Там обрету покой. Море хлопот, Море болот, С вами я стал седой.   Дождь моросит, Сердце болит, Что же опять со мной? Я эту грусть Всю наизусть Вновь увезу с собой.

 

И снова я мчусь и трясусь по северным избитым тяжёлыми машинами дорогам и искренне горжусь самоотверженностью шоферов, восхищаюсь их мужеством.

 

Я от души горжусь тобой, шофёр! За мужество, за самоутверждение, За то, что ты судьбе наперекор Дороги покорял с остервенением.

 

Прекрасно, когда ты ощущаешь себя причастным к большому делу, к природе, когда за плечами много добрых для других дел, когда ты преодолел много невзгод, а самое главное, себя, когда уверенно ощущаешь, что ты – хозяин уверенно идущий по земле.

На Севере это чувство особенно приятно, когда ты с гордостью говоришь: «Я СЕВЕРЯНИН».  

 

Нефтяникам Сургута Сверкают серебром резервуары, Добыча нефти – множество хлопот. На промплощадках строятся ангары На хлюпком основании болот.   По промыслу строители кочуют, От КСП идут до КНС, По зимникам форсируют, штурмуют Нефтянку с ЦПС до ДНС.   Названья сокращённые понятны Строителям, кто строит нефть и газ. А слово СЕВЕРЯНИН всем приятно, Когда порой так называют нас.   И ты идёшь тропой непроторённой В морозной и звенящей тишине, В свой труд, в природу Севера влюблённый, Порой рискуешь, словно на войне.   Ты делишься своей горбушкой хлеба, Нормально у тебя идут дела, И озаряют северное небо, Направленные в свечи факела.    В кругу друзей ты вспомнишь флору, фауну, Без края заболоченный простор, И речку под названьем «Вачим-Яун», Посёлок под названием «Лянтор».

 

Политики вершат наши судьбы, а жаль. Горбачёв определил, что времена Брежнева – это время застоя. Этим определением он по-ленински повесил на всех тружеников клеймо застоя. Придумал какое-то детское слово «перестройка», и почему-то все стали что-то перестраивать надо или не надо. Ну да Бог с ним, Горбачёвым. Но я категорически не согласен, что время наших больших строек – это время застоя.

Как привыкли политиканы со времён «великого Ленина» вешать клейма на людей и на время, в котором они жили. 

 

Клеймо застоя  В Пунге мы строили объект «Игрим – Серов», Газопровод там строили с тобою, На совесть строили без звёзд и орденов, Но это время названо «застоем».    Потом Норильск, Дудинка, весь Таймыр! Там было трудно, там были герои! Но говорят теперь на весь эфир, Что это время названо «застоем».   В пустыне знойной шли мы наугад, Порой блуждали в ней по суток трое. Мы по Устюрту двигались в Кунград, Но это время названо «застоем».   Мы под Смоленском шли в огонь и в ад! Газопровод там строили с тобою. Вели продуктопровод в Ленинград, Но это время названо «застоем».   От Ленинграда к Хельсинки пошли. Ох, эта трасса нам досталась с боем! Но мы же выстояли, с трассы не ушли, И это время названо «застоем».   Друг Ленина -  известный бизнесмен, Помог построить аммиакопровод. Но на продукты нет сниженья цен, Вот в чём застой, и это важный довод.   Потом мы нефть тащили, где Сургут, И газ тянули в Центр от Уренгоя. Ты б посмотрел, как люди здесь живут, Навесивший на нас клеймо «застоя».   Ох, как сейчас вас нужно упразднить, Мы и без вас, что нужно перестроим. Нам суждено не так уж много жить, И лишь от вас в Стране одни застои.

 

Трасса – это моя болезнь. Я стал бесконечным фанатиком, беспросветным романтиком. Душа моя ждала БОЛЬШОЙ РАБОТЫ.

То ли Бог услышал крик души моей, то ли моё магнитное поле сработало, но вдруг, в начале сентября 1986 года, вызывает меня вновь назначенный управляющим трестом Ленгазспецстрой Виктор Кузьмич Бырдин и говорит: «Хочешь выполнить большую работу в кротчайшие сроки?» Вот, думаю, ещё и спрашивает, и говорю: «Конечно, хочу. А что за работа?» Бырдин отвечает, мол, в посёлке Акистау Атырауской области, в северном Казахстане одно Саратовское управление не справляется с работой по монтажу газопровода диаметром 1420мм., мол, договорённость есть, что, дескать, Станислав Михайлович Щербаков, который стал начальником Главка, уже дал команду.

Короче говоря, мне нужно выполнить за один месяц работы на миллион рублей, иначе тресту будет очень худо. Мне, конечно, не впервой организовывать сварочно-монтажные работы, но где Ленинград, и где Акистау?! Тогда я Бырдину говорю: «Виктор Кузьмич, поспособствуйте мне в комплектации бригады людскими, техническими и материальными ресурсами». Он даёт добро, вызывает Аркадия Израилевича Духовича, который в нашем управлении занимался снабжением, главного механика треста Льва Яковлевича Ерихова, начальника отдела кадров СМУ-1 Антонину Михайловну Корнилову и говорит: «Откройте все склады и выдайте в двухдневный срок всё, что Симановскому необходимо. Так же, Лев Яковлевич, в эти же сроки скомплектуйте техникой  нормальную потолочную бригаду и автотранспортом. А Вы, Антонина Михайловна, командируйте тех.специалистов, которых назовёт Симановский». Все промолчали, один только Духович буркнул: «Я скоро от Симановского рожу» и пошёл выполнять приказ.

Бригаду я собрал из сорока человек. Бригадиром я назначил Вадима Шатрова.

Отобрав необходимую технику для сварочно-монтажных работ, материалы, хозяйственный инвентарь, матрацы, подушки, и другие постельные принадлежности, газовые плиты, посуду, да разве всё перечислишь. Короче, всё от иголки до трубоукладчика, в течение трёх суток весь скарб перевезли на железнодорожную станцию и отправили на станцию Акистау, а сами организованно под моим руководством вылетели в Астрахань самолётом.

Поезд в сторону Акистау от Астрахани отправлялся вечером, так что у нас было много времени, чтобы совершить экскурсию по этому древнему городу, грязному и пыльному, но с интересной историей. Посетив Астраханский Кремль, мы отметили своё посещение этой святыни в одном из ресторанов, откуда в приподнятом настроении еле-еле успели на поезд, оставив об Астрахани, светлую память и в Астрахани – двух бойцов.

 

И снова дождь, и снова грусть, И снова осень та, что знаю наизусть. И стук колёс уносит вдаль, И мне в попутчицы судьба дала печаль. А за окном плывут поля, Леса болота, новостройки, города. И ждёт меня пустынный стан – Барханный северный далёкий Казахстан.

 

Утро Акистау нас встретило верблюжьими улыбками и криками ишаков.

Городок Саратовского управления мы нашли быстро, но там никто о нашем приезде ничего не знал, сказали, что в городке для нас места нет и, что все работы по строительству газопровода они будут делать сами. Ну и ситуация!..

Тогда я направился в сельский Совет, зашёл к председателю и объяснил ему всю ситуацию нашего неожиданного приезда, попросил какого-нибудь жилья. Председатель вызвал к себе директора сельхозтехники и попросил его, чтобы он временно передал нам бывшее своё здание конторы, так как они построили себе новое здание. Директор сельхозтехники, улыбчивый казах, поставил условие, чтобы мы сварили ему теплотрассу из его труб к новому зданию конторы, на что я, не задумываясь, согласился.

Бывшая его контора – это глинобитный одноэтажный барак без стёкол и отопления.

В течение двух дней мы привели его в порядок. Назначив повара из своих рабочих, кладовщика, я с Шатровым на трубовозе Нурулы Зянчурина поехали в пустыню, искать трассу. Трассу, на которой уже было выложено несколько километров трёхтрубных звеньев труб, мы нашли, к пикетам тоже привязались. Бригад на трассе никаких не было, лишь звенела пустынная тишина.  По пустыне там и тут появлялись белокаменные кладбища, могилы причудливых форм, а из песка торчали черепа винторогих погибших, и съеденных шакалами, сайгаков. Приехав в своё новое жилище, откушав похлёбки и шашлыка, приготовленного из местных коз, я узнал, что техника наша прибыла эшелоном.

На утро мы готовились к выходу на трассу. К концу дня, смонтировав внутренний центратор, перегнав всю технику на трассу, мы были готовы к БОЛЬШОЙ РАБОТЕ.

Неделю мы работали, как голодные звери по 12 – 14 часов в сутки, сваривая эту чёрную махину, контролируя все стыки. Но на восьмой день была совершена диверсия, как потом выяснилось, мастером Саратовского управления. Он вывел из строя внутренний центратор и разрубил трос на одном трубоукладчике.

Конечно, мы пришли в Акистау, как варяги, не зная всего подвоха, но отступать в данной ситуации было нельзя. Шатров выловил этого мастера, притащил его в милицию и заявил, что этим человеком была совершена диверсия на государственной стройке, после чего мастера арестовали. Центратор и трубоукладчик мы отремонтировали, начали работать ещё с большей энергией. Просто нас азарт захватил. Начальник Саратовского управления Хасанов поднял шум, прислал своего зама разобраться на месте с непрошеными гостями. Работы были остановлены до нового распоряжения.

Как оказалось, что у этого мастера жена лежала в больнице, а в вагончике осталась маленькая дочка. Что делает Вадим Шатров. Он взял у меня подготовленную мной процентовку, поехал с ней в милицию, договорился о свидании с арестованным мастером  и говорит ему, мол, подпиши процентовки за выполненные нами работы, тогда мы тебя вызволим, и вернёшься к дочке. Тому ничего не оставалось делать, как подписать, после чего его отпустили в городок.

Приехав в Саратов, я направился в Саратовтрубопроводстрой к Хасанову.

Хасанов, узнав, что к нему приехал Симановский из Ленгазспецстроя, принять меня отказался. Тогда я из приёмной позвонил в Главк Щербакову. После чего Щербаков потребовал, чтобы его соединили по прямому телефону с Хасановым. Дверь была приоткрыта, и я видел, как Хасанов побагровел, потом побледнел и, потупя голову, сделав паузу, натянуто сказал в приоткрытую дверь: «Давайте ваши процентовки»

Подписав процентовки, он мне сказал пару неприятных слов, которые я, как должное, проглотил. Процентовка была на сумму немного более миллиона рублей.

В объединении Саратовтрубопроводстрой в дальнейшей работе нашей бригаде быстрого реагирования было отказано.

Я связался с Бырдиным, и он дал мне команду срочно выехать со всей и бригадой и всей техникой в Зубову Поляну Мордовской АССР, помочь сварочными работами нашему Новгородскому управлению СМУ-2. Через четыре дня мы были со всей своей техникой в лагере новгородцев и, к нашему удивлению, поняли, что нас здесь никто не ждал.

И всё-таки поддержка нашего бывшего управляющего трестом из Главка была существенна, так как Щербаков дал в СМУ-2 телеграмму, чтобы нас доукомплектовали техникой и передали часть работ на потолочной сварке. После небольшой забастовки новгородских рабочих и других препятствий, которые нам чинило СМУ-2, мы приступили к работам.

Начальник участка Валентин Арсеньевич Домогатский неохотно процентовку на выполненные работы подписал. Поспособствовали этому, придуманный мною в июле мой день рождения, который мы отметили в его вагончике, а так же мои песни под гитару и его жена, которой эти песни очень понравились.

Объём работ, выполненных нашей бригадой быстрого реагирования, составил опять более одного миллиона рублей. Правда, ни спасибо, ни наград за эту работу мы не получили и бесславно покинули Зубову Поляну.

Путь «из варягов в греки» мы прошли достойно и с небольшими моральными потерями вернулись домой, неплохо пополнив казну нашего треста.

Прошло немного времени, вызывает меня в трест Виктор Кузьмич Бырдин и говорит:

«Игорь Григорьевич, я хочу тебе предложить должность заместителя начальника управления ПМК, которое возглавляет небезызвестный тебе Александр Викторович Горлов». Мол, хватит тебе начальником участка работать. Должность заместителя начальника управления он мне и раньше предлагал, но я всё отказывался. Нравилось мне от первого кола и до факела строить.

С Горловым я познакомился в 1975 году, когда мы строили отвод на Выборг.

Подумал, а может быть и вправду пойти в ПМК, ведь столько лет на трассе с первого кола, опыта хватает, а жизнь подскажет. Дал я своё добро.

Но меня пригласили не сидеть в конторе, а организовать работу на новом северном объекте, и снова – с первого кола. Я должен был ехать на разъезд Песчаный – это между Новым Уренгоем и Ямбургом, построить там большой жилой городок человек на 500, принять грузы – короче, вдохнуть ещё одну жизнь за Полярным Кругом.

 

В дымке над Обской Губой Новый стоит Уренгой, Город открытий больших, Город людей молодых, Город суровой зимы, Город короткой весны, И голубого огня Манит сегодня меня.   Тундра встречает меня Светом морозного дня И, как в былые года, Манит куда-то меня. Еду по зимнику я, Еду, конечно, не зря. Там, где олени живу, Ждут меня, кажется, ждут.   Есть на Таб-Яхе Песчаный разъезд – Это жемчужина северных мест, В очень короткий и сказочный срок Нужно построить большой городок.

 

Семь месяцев безвылазно я находился на Крайнем Севере.

Я сменил Владимира Валентиновича Крестьянинова, который высадился там раньше.

У него кроме семи вагончиков-бочек и одной электростанции на 30квт. ничего не было.Он очень был рад, что его наконец-то сменили.

Я думаю, об этом расскажут многие другие участники этой северной эпопеи.

 

На северном Таб-Яхском берегу  Мы в бочке промороженной, Дырявой, неухоженной, Пьём светлый чай и думаем о том, Что где-то есть мороженое, Что где-то есть пирожное, Что холодильник есть и пиво в нём.   Из ПМК – строители, Из АТК – водители На берегу Таб-Яхи, на крутом, Судьбой определённые, На трассах закалённые Нашли своё пристанище, свой дом.   По зимнику метелица, Позёмка низом стелется, Через заносы движутся вперёд, С отбитой напрочь задницей, Им где болит, без разницы, Суровый, сильный шоферской народ.   Пусть строится столовая, Красивая, здоровая, А мы едим сухую колбасу. Давно не ели супчика, Пельменей и голубчика, Деликатесной рыбки путассу. Но мы не обижаемся, Мы от души стараемся, Везём мы плети, пригрузы, трубу. Мы снегом умываемся, Активно закаляемся На северном Таб-Яхском берегу.   В сортире промороженном, Хоть это не положено, Читаем мы обрывки из газет. Но всё равно надеемся, Что к осени согреемся, Когда построят тёплый туалет.   Пусть жизнь у нас жестокая, Быть может, однобокая, Но знаем мы, что трудимся не зря. Мы строим газопроводы, Мы строим нефтепроводы, Хозяева дороги и руля.

  

Короче, на высоком берегу заполярной реки Таб-Яхи была построена, как сейчас говорят, комплексная, самостоятельная инфраструктура и по жилью и по многофункциональному производству.                                                                           

Хочу вспомнить с благодарностью моих помощников и соратников, с кем мне посчастливилось работать за Полярным Кругом на разъезде Песчаный. Это Борис Иванович Попредейко, Илья Романович Ют, Александр Дмитриевич Матюшкин, Владимир Крестьянинов и Николай Владимирович Казаков.

 

На Севере, где Обская Губа, Идёт Весна, шумя водой, Здесь солнце не заходит никуда, Здесь в серой дымке Новый Уренгой. Как мало нужно, чтоб это понять, Чтоб песни петь и летом и зимой, Без страха жить, без страха ждать, Приехать просто в Новый Уренгой.

 

Необъятная ТУНДРА – дикая, суровая, жизнелюбивая и прекрасная во всех своих проявлениях; с корявыми лиственницами, маленькими карликовыми берёзками, оживает на мгновение, успевает засветиться многообразной палитрой, мгновенно порыжеть, посереть и застыть в звенящей от мороза тишине.

Я слышал дыхание ТУНДРЫ, я говорил с ней.

 

Разговор с тундрой  Северное небо потемнело, Стал багровым край лиловых туч, От дождя грустит пейзаж замшелый, Но горит огнём восхода луч. От него болота розовеют, Пузырится от дождя вода. Эта ТУНДРА будто бы жалеет, Словно провожает навсегда.   Лиственницы тонут на болотах, На мохнатых веточках вода, Вас не пожалел когда-то кто-то, И зимой терзают холода. Маленькие, милые берёзы! Нет милее и нежней берёз! Вас тиранят лютые морозы, Вы сегодня мокрые от слёз.   Золотится ТУНДРА ржавым цветом, Всю её изрезала вода, Но живёт она коротким летом, Так как умирает в холода. Еду по ухабистой дороге, В Новый Уренгой, в аэропорт, Затекли в коленях мои ноги, Я привык, не баловал комфорт.   Люди ошибаются, я знаю, Говорят, ты мёртвая всегда. Я им расскажу, что ты живая, Только засыпаешь иногда. Как никто иной -  жизнелюбива, Бурно ты живёшь в короткий срок. Ты строга, но сказочно красива В свой жестокий и суровый рок.

                             

Странная и интересная штука эта  ЖИЗНЬ! Она контрастна, парадоксальна, жестока, несправедлива и в то же время замечательна, прекрасна – это порой бурный поток счастья, а ты в этом потоке, то взмываешь на гребень, то падаешь вниз, то плывёшь по течению, то выкарабкиваешься с большим трудом к солнцу и на мгновенье чувствуешь радость солнечного тепла и света, впитываешь его силу – и снова появляется большое желание жить, творить, грешить и платить за всё сполна.

Работа моя, связанная с ТРАССОЙ – это большой отрезок моей жизни, пусть с лишениями, пусть с неустроенностью, пусть с несправедливостью, как нам кажется, но в ней заложен большой смысл, в ней ты себя чувствуешь ЧЕЛОВЕКОМ.

Может быть это привычка, как скажут другие, но я ни на минуту не жалею,  что пошёл эти путём, так как сегодня во мне бурлит та энергия жизни, которую я получил там, на КРАЕШКЕ ЗЕМЛИ, и эту энергию я отдаю людям добром и любовью.

 

Любимая работа   Я двадцать лет живу в командировке, Живу я где угодно, но не дома. Не кистями, а песней зарисовки Я раздаю потом своим знакомым.   Я думаю, порой, что надоело! Что нету сил, по свету мне скитаться! Но как увижу новенькое дело, Начну в дорогу снова собираться.   Среди людей шагать приятней в ногу, Среди людей уверен в своих силах. Коль сердце позвало тебя в дорогу, Иди вперёд, чтоб кровь играла в жилах.   И я иду тайгой и по болотам, В пустыне знойной и в степи ковыльной, Меня зовёт любимая работа, Где с первого кола дерзает сильный.   Медведица Большая закружилась, То ручкой вверх, то влево, а то вправо, На разных параллелях сердце билось, Где шлифовались человечьи нравы.   Где только ни носила нас судьбища! Мы в этой жизни самоутверждались. Пешком прошли мы километров тыщи, С родными, правда, изредка встречались.   Они прощали нас великодушно И с нетерпеньем постоянно ждали, Понять могли всегда, что это нужно, И со слезами часто провожали.   А мы, как журавли, с тоской по дому Из дальних трасс летели косяками. Поверьте мне, трассовику любому До слёз приятно, что его здесь ждали.

 

Закончился 1987 год. И вот, в январе 1988 года Бырдин вызывает меня и Горлова в трест. Приехали, заходим, Кузьмич, потирая руки, глядя в упор своими голубыми глазами, говорит: «Я хочу поручить Симановскому интересное дело, теперь на Юге». Сделав паузу, не отводя взгляда, с хитрой улыбкой он продолжает: «Игорь Григорьевич, никто лучше  тебя не сможет построить базу отдыха в Анапе, у тебя большой опыт, строить городки для рабочих. Так что кроме тебя нет другой кандидатуры, правильно я говорю, Горлов?

И это же не Север, а Юг, море! Заказчиком будет общество «Спартак».

Горлов тут же говорит: «Я, Игорь Григорьевич, твою кандидатуру поддерживаю».

Ну, а я, как всегда – под козырёк.

 

Я теперь живу в Анапе, Так намечено судьбой. И на южном на этапе Вспоминаю Уренгой.

 

Самое холодное время года я проработал на Юге, где почти каждый день поливали дожди и дули сильные солёные морские ветры. Спасибо Виктору Кузьмичу за Юг.

Прорабом на этом объекте работал старейший, уважаемый человек Адольф Адольфович Шмидт. С ним неразлучно работала его жена – боевая подруга, которая выполняла штукатурные и малярные работы.

Ему было уже за семьдесят, но он был бодр и крепок и мог многим молодым дать фору. Адольф Адольфович вместе с женой каждое утро и каждый вечер купались в ледяном Чёрном море.

Заказчиком нашим был Александр Раппопорт, бывший неплохой футболист общества «Спартак». Он же являлся директором спортивного клуба. Базу отдыха мы со Шмидтом построили, а полный спортивный комплекс – нет, духу и денег не хватило.

А потом эту базу, не знаю, по какой причине, у нашего треста отобрали.

Весной 2006 года я был в тех краях, встречался с Раппопортом, ездили мы в Джемете на нашу базу. От увиденного, я ужаснулся. Мы столько вложили труда и души в этот объект. Так красиво всё было. А сегодня база в запущенном состоянии, её несколько раз перепродают. А без хозяина и дом сирота. Обидно…

Где-то в конце марта 1988 года вызывает меня в трест Бырдин и говорит, что в Главке решили тебя послать в командировку в Мурманск, Архангельск, Амдерму и на полуостров Ямал, для проведения подготовительной работы по базировке строительно-монтажного участка в районе реки Морда-Яха, где должен проходить семиниточный переход через Байдарацкую Губу. Дали мне карты, схемы проектируемого газопровода, транспортную схему, и я поехал в Москву в Главк к Щербакову. 

Станислав Михайлович мне сказал, что есть решение купить в Мурманске теплоход «Вацлав Воровский», такого же типа, как адмирал Нахимов, который затонул около Новороссийска.  «Вацлав Воровский в последнее время ходил от Мурманска до острова Шпицберген и до Архангельска. Поскольку «Адмирал Нахимов» затонул, то этот корабль решили с флота списать. В нашем министерстве решили из него сделать жильё для рабочих на Ямале, чтобы вагончики не отгружать.

Послали со мной в командировку механика Главка Владимира Ивлева. Седьмого апреля мы полетели в Мурманск. В пароходстве встретили нас радушно и, напоив кофе с коньяком в каюте капитана, проводили прямо на легендарный теплоход.                                                                     

Володя решал договорные отношения купли-продажи, а я, как большой специалист по обустройству быта рабочих, осматривал корабль от трюмов до верхней палубы.

Корабль имел три палубы, которые требовали небольшого ремонта, а остальное было превосходно! Кают было столько, что в них можно было разместить 439 человек. В машинном отделении размещалось две электростанции мощностью по 300квт. каждая, холодильные и морозильные камеры могли разместить 50 тонн продуктов. Ёмкости для воды и горючего могли обеспечить жизнедеятельность полутысячного экипажа в течение трёх месяцев. Я лазал в каждый закоулок теплохода и получал от этого колоссальное удовольствие. Прекрасный ресторан, уютный буфет и уникальная кают-компания привели меня в восторг, а кинозал и музыкальный салон – просто потрясли меня и моё воображение. Я заходил в спальные каюты, душевые, туалеты и представлял, как здесь будут жить рабочие в человеческих условиях, и не нужно будет «изобретать паровоз».

Яркое солнце сияло так, что невозможно было поднять голову.  Стоя на верхней палубе, я рассматривал восемь новеньких сверкающих белизной шлюпок.

На верхней палубе с двух сторон стояли подъёмные краны: один для подъёма и спуска шлюпок, другой для подъёма и спуска грузов в трюмы. В каюте капитана мы подписали предварительный контракт-договор на покупку теплохода стоимость полтора миллиона рублей на апрель 1988 года.

Отужинав в морском ресторане, напоминающим трактир, с трудом забрав задирающегося на моряков, Володьку Ивлева,  которого чуть не побили за его пьяный язык, я отдыхал в прекрасной морской гостинице.

Утром Ивлев полетел в Москву, а я – в Архангельск, решить вопросы и заключить договор с авиаотрядом по работе на новой трассе вертолётов и самолётов. Залетев в Ухту к заказчику, переговорив с Николаевым, я полетел в Амдерму на полярную станцию к гидрологам. Целью такой поездки было: заключение договора по обследованию навигационного пути прохода теплоходов и ледоколов от Мурманска через Харасавей, по Байдарацкой Губе до реки Морда-Яха и Бованенково, где должна строится компрессорная станция. Далее мне нужно было определить место фарватера, для того, чтобы провести там теплоход «Вацлав Воровский», у которого осадка была шесть метров.

И вот я в заснеженной, искрящейся на солнце Амдерме.  В этот северный апрель мороз стоял 35 градусов, светило ослепительно яркое солнце. Спросив у прохожих, где располагается полярная станция, я поскрипел по хрустящей снежной дороге.                                                                               

Минут через двадцать я поднялся по ступенькам, вырубленных из спрессованного снега, к деревянному балку, около которого стояла стела, смонтированная из трубы, вокруг которой спирально вверх поднимался металлический пояс с надписью о том, что здесь с 1935 года располагается первая советская полярная станция.

На бараке был сооружён огромный белый шар с красными полосами. 

Встретили меня радушно и тепло. Переговорили о цели моего приезда, подготовили договор, правда, сумму за изыскательские работы, выставили более 200 тысяч рулей.

На утро ребята обещали мне вертолёт для облёта Байдарацкой Губы. На следующий день, часов около двенадцати в своей чёрной бессменной куртке я летел в вертолёте Ми-8.

Подо мной сверкали ослепительной белизной Карское море и батюшка – Северный Ледовитый Океан.                                                                  

В Байдарацкой губе зияла чёрная, проложенная ледоколами дорога, по которой, громоздясь, друг на друга, двигались льдины. Караван из ледоколов красного цвета врезался в ледяное бесконечное и заснеженное поле.

 

Красный караван  Ломая льдины, в скрежете металла Шёл в Карские Ворота КАРАВАН, Шёл к берегам сурового Ямала, Врезаясь в Ледовитый Океан.   От Мурманска он шёл без остановки, За ним тянулся в дымке чёрный след, И корабли, с названием «морковки», В ночи полярной излучают СВЕТ.   Кипели волны жёлто-синей пеной, И льдины подымались на дыбы! Так ледоколы вспарывали вены Той бесконечной, вечной седины.   Я в жизни этой повидал не мало, Ну, может быть, не видел я саван, Но на подходе к берегам Ямала Я видел этот КРАСНЫЙ КАРАВАН.

 

Я никуда не торопился, и мы сначала полетели в маленький посёлок оленеводов

Усть-Кара. Местные аборигены встретили нас радушно: хлебом, солью и вкусной рыбой сиговых пород слабого посола. Но с маканиной и под спирт эта еда была превосходной.

В этом северном посёлке проживало всего 500 человек – оленеводы и рыбаки.

Гитара у меня была, как всегда, с собой, и мы неплохо посидели, беседуя о нашей будущей работе, о дружбе и обо всех прочих проблемах жителей сурового Большого Севера. Далее мы полетели на другую сторону Байдарацкой Губы в Бованенково, к месту будущего семиниточного перехода и компрессорной станции и приземлились на высоком берегу реки Морда-Яхи, где стоял небольшой компактный городок из венгерских сборных вагон-домиков, в которых жили изыскатели, исследователи и другие научные отряды.

Там я узнал, что глубина воды у берега составляет, порядка двух, трёх метров и, чтобы загнать в устье реки теплоход, нужно размыть земснарядом фарватер в русле реки и на подходе к ней метров 300 – 400.

В заливе Мутный Шар стоял такой земснаряд, и мне сказали, с кем нужно заключить договор, чтобы выполнить эти работы. 

Мы проработали вопрос о доставке грузов на плоскодонных шпангоутах, осадка которых составляла около двух метров. Такие корабли были приписаны к порту Амдерма и к порту в Мурманске. В принципе, я договорился в пароходствах о нашей совместной работе по доставке грузов от Мурманска и Амдермы до места производства работ.

Но в начале нужно было получить заключение гидрологической службы амдерминской полярной станции.

Забегая вперёд, скажу, что сначала главк купил теплоход «Вацлав Воровский», а уж потом долго думали о том – до чего же дорого берут эти гидрологи. А потом началась экологическая волна, и без специального проекта по экологии работы нельзя было даже начинать. Но я облетел весь полуостров, видел, что вся тундра на Ямале изрезана гусеницами тягачей и тракторов. Там уже давно работали и изыскатели, и строители объединения Уренгойтрубопроводстрой. На мой взгляд, поздно хватились заниматься экологией. Но волна пошла, и её нельзя было остановить.

 

Заполярное свидание   И пускай мороз за тридцать В этом солнечном апреле, Я не против прослезиться Под колючий смех метели. Извивается позёмка, превращаясь в горы снега. Я под свист метели звонкой В бесконечность тундры еду.   В шумном городе осталась, Словно клетка, блок-квартира, Счастье в клетке расплескалось Между ванной и сортиром. Человек – дитя природы, В городах себя теряет. В городах гниёт свобода Или просто умирает.   Белоснежные сугробы, Белокурые метели! Я уехал от зазнобы В Севера на две недели. Заполярное свиданье С милой тундрой необъятной, Сокровенное желанье Только ей одной понятно.

 

Прилетев в Амдерму, я пошёл в аэровокзал, но мне сказали, что на сегодня рейсовых самолётов уже не будет. Гидрологи помогли мне вылететь на военном самолёте Ли-2 .

И я в этом не отапливаемом самолёте улетел в Москву, а затем в Ленинград.

Экологический проект, как сказал заместитель министра Иван Иванович Мазур, стоил порядка 50 миллионов рублей. На этом вся эпопея закончилась

Теплоход «Вацлав Воровский» за ненадобностью перегнали по навигации в Ленинград, кажется, к мосту Лейтенанта Шмидта. И, как мне кто-то сказал, он был продан какой-то фирме под гостиницу. А восемь шлюпок от него остались в нашем АТК и судьбу их я не знаю.

В 1989 году, с моего согласия, да к тому же моя старенькая мама, которая жила в Москве, была тяжело больна, меня перевели заместителем управляющего трестом Мосгазпроводстрой  Геннадия Александровича Борисова, где я занимался социальными вопросами.  По службе я вылетал в Новый Уренгой, выезжал в Пангоды, на 31-ый, 75-ый, 8-ой, 2-ой километры и в Барановку, где стояли наши подразделения.

Когда рабочие Су-14 на 31-ом километре, где я проводил собрание, пожаловались мне, что они кроме работы ничего в городке не видят, я им устроил концерт с гитарой, которую мне принесла некая Валя, работающая в пекарне участка.

Несмотря на то, что люди очень устали, концерт закончился заполночь, никто не расходился. Я им пел песни про них, про себя, про нашу трассовую жизнь.

Через год, полтора меня перевели работать в Главк, откуда я ушёл на пенсию во время развала нашего Советского Союза и нашего министерства.

Хлебнув пенсионной жизни, у меня появилось время проанализировать бурную жизнь молодости своей, хотя стариком себя не считаю. 

Конечно, человеку, прожившему столько лет на бесконечных просторах, где тебя знают, где каждый глухарь с тобой здоровается, тяжело так сразу оказаться в большом городе, где ты никому не нужен, где у каждого свои заботы, а ты – такой значимый недавно человек, стал просто песчинкой в большом море таких же песчинок, как и ты.

Умом это можно понять, а сердцем – ой, не сразу. И ничего не поделаешь, нужно привыкать.

Поработав в верхних структурах нашей отрасли, я многое переосмыслил и постепенно перешёл от романтики к реальности. Я был болен романтикой, но эта болезнь давала мне силы, а реальность сеет мне в душу горечь и пустоту.

И всё-таки главная моя жизнь прошла ПОД СТУК КОЛЁС

 

Под стук колёс.   Стук колёс… Впереди – неизвестность. За окном разноцветный октябрь. Как знакома чужая окрестность! Как взметнул семафор канделябр! И под грохот и музыку ветра Закружились поля и леса, Замелькали столбы, километры, Паровозный дымок – в небеса.   Вереницей - Уральские горы, Где в пещерах кишит мошкара, Паутин бесконечных узоры, В медных бликах Бажова гора. И катилось таёжное эхо В коридорах железных дорог, Где ансамбли совиного смеха Я услышать по случаю мог.   Настороженно кедры стояли, Ощетинив хвою на закат. Мы природу любя, покоряли, И не ведали, кто виноват. Для элиты победы ковали, Как и прежде, любою ценой, Потому там, где кедры стояли, Лишь остался один перегной.   До сих пор процветает элита В орденах и почётных чинах. Жаль, геройская доблесть забыта Тех, которые шли на Талнах. От Норильска, Пунги и Ямала До безвременной пенсии шли. Там, где сердце покоя не знало, Годы лучшие наши прошли.   Стук колёс… Позади лом металла, И завалы в тайге, и мазут. Глухарей и оленей не стало, И грибы в тех краях не растут.   А победы изрезали память, И душа изнывает от ран. Жал, теперь ничего не исправить… И обман растворился в туман. Стук колёс впереди… Стук колёс позади… Стук колёс………….

 

Конечно, оторвавшись от привычного, пускай трудного дела, я очень тосковал, особенно по Северу, который полюбил навсегда. Самые тёплые, сердечные воспоминания остались у меня о Севере. Ностальгия гложет меня. Там было всё настоящее – и природа, и люди

 

Океан со студёной водою, Этот край с бесконечной зимою, Этот Север, освоенный мною, Ранит душу и сердце моё.   И там, на краешке земли, От Енисея до Оби, Ещё слышны шаги мои, Где шли за газ и нефть бои. Признаюсь Северу в любви, Хочу, чтоб пели соловьи, Во мху ромашки расцвели На самом краешке земли.

 

Как-то раз, давно это было, заехал я в Ленинград, правда, уже он стал Санкт-Петербург (никак не могу привыкнуть). Зашёл в своё родное управление СМУ-1, взял с собой коньяку, что-то закусить, спустился в красный уголок. Встретил я там Петра Пекарева, Галину Оношко, Володю Веселова, Марину Дьяченко, кто-то ещё подошёл. Все встречи были рады, вроде бы и пятница была, это тоже не маловажно. Стали мы вспоминать, как мы жили на наших трассах, порой,  в экстремальных условиях, только и слышно было:

«А помнишь?!.. А помнишь?!..»

 Гитара у меня было с собой, мы пели песни и мои и разные. Ну, а когда я в поезде обратно ехал в Москву, не мог не написать песню о закадычных друзьях. Я много раз пел эту песню и строителям, и медикам, и учёным, даже в Газпром с этой песней пригласили.

Эта песня стала гимновой, что ли?

Наверное, я этой песней попал в душу. Правда, без души я и не писал никогда. 

 

Я в кругу закадычных друзей   Я в кругу закадычных друзей, Мы не виделись долгие годы, Мы из той закалённой породы, Что годны в экспонаты в музей. Патриоты – романтики трасс, Наломавшие дров за идею. Я гляжу на друзей и балдею: Ведь никто не стареет из нас.   Седина и немного морщин, Да и волосы стали пореже, А глаза озорные, всё те же У испытанных трассой мужчин. Вспоминаем былые года, Нашу молодость в вечной разлуке. У одних уже взрослые внуки, У других - с сединой борода.   Мы забыли на час или два Про жратву и своих домочадцев. В кои веки смогли повстречаться, И волнение держим едва.   «Помнишь, ждали с едой вертолёт?» «Помнишь, мёрзли, а помнишь, горели!» По канату ходили в метели Под магическим словом «вперёд!»   На газетке колбаски кусок И кусок аппетитного сала, Мы по трассам прошли путь не малый. «Выпей водки, дружище, глоток». Захмелев, под гитару поём… Очень быстро кончается вечер, С ностальгией, до следующей встречи Мы в домашних заботах живём.

  

Первую песню о романтике, о трассе я написал в поезде Свердловск – Пандым Юган, когда ехал строить первую трассу, первого северного  магистрального газопровода «Игрим – Серов – Нижняя Тура – Пермь». И стал я после этого писать много стихо и песен, прославляя каждую специальность строительства трубопроводного комплекса. Романтика, патриотизм, оптимизм, гордость за свой нужный для Страны труд, лирика, шутка, а главное – ЛЮБОВЬ во всех её проявлениях...

Я пел свои песни друзьям, саратникам, и в этой ауре добра и взаимопонимания живу и по сей день.

Я написал более 800 стихотворений, многие из которых стали песнями, издал 8 книг стихов и прозы, выпустил 6 песенных альбомов, которые записал в своей студии звукозаписи имени моей дочери Марии, ушедшей в мир иной в 2002 году.

Мои изданные книги:

«Под стук колёс», «Беспредел», «Признаюсь Северу в любви», «Метеорит», «Весна 45-го года», «Голубой меридиан», «Ma.ru.Ся Девочка Джунглей», «40 лет Ленгазспецстрой», публиковал свои стихи в различных журналах.

После ухода на пенсию руководил работами по ремонту и реставрациеи жилых и промышленных зданий в г. Москве, а так же строительством жилых коттеджей в Московской области от фундамента до кровли, под ключ.

Я являюсь лауреатом Фестивалей: «им. Валерия Грушина»,  «им. Владимира Высоцкого», Дипломантом Фестивалей: «Вдохновени» им. Клавдии Ивановны Шульженко, «Салют Победа», «Владимирский централ», «Русская песня Радио Столица».

По приглашению руководителей строительства трубопроводного комплекса, для поднятия духа и патриотизма, неоднократно выезжал с концертами своих песен на строящиеся объекты магистральных газопроводов и нефтепроводов в различные регионы страны:

«Ямал – Европа» (Байдарацкая, Бованенково, Воркута, Лабытнанги, Салехард(, Северо-Европейский газопровод СЭГ (Елизаветенская и Волховская компрессорные станции, в г. Выборг), Сахалин – Хабаровск (Ноглики и различные посёлки вдоль реки Амур).

Есть огромное желание быть, как можно дольше быть востребованным в творческом плане на строящихся объектах магистральных трубопроводов и в коллективах этих подразделений.

Игорь Симановский