Ровно 60 лет назад — 21 сентября 1953 года в 21 час 30 минут — газовый фонтан в Берёзово возвестил всему миру о богатствах тюменских недр.

У истоков тюменского газа, а затем и нефти стоял Лев Ровнин. В 1953-м он был главным геологом, заместителем управляющего Тюменнефтегеологии. Как бы потом ни называлась геологическая контора — Тюменское геологическое управление или Главтюменьгеология, Лев Иванович почти 14 лет являлся её главным геологом и заместителем начальника. Тем самым человеком, который определял стратегию и тактику разведки западно-сибирских недр. Тем, без кого никто был не вправе пробурить ни одной разведочной скважины за Уралом. Уже в конце 1960-х Льва Ровнина забрали в столицу, назначив начальником Главнефтегазразведки, а потом и министром геологии РСФСР. До конца 1980-х он не забывал о Тюменском Севере и, конечно же, о первом берёзовском фонтане.

— Лев Иванович, главным геологом в Тюмени вы стали 24 лет от роду. Нынешней молодёжи о таком карьерном взлёте и мечтать не приходится.

— В то время я меньше всего думал о карьере. По окончании геологического факультета Саратовского университета мы с женой Лидой выбрали трест «Запсибнефтегеология», прочитав несколько статей о поиске нефти в Кузнецкой впадине. Приехали в Новосибирск, а нас направляют в Тюмень, в геологоразведочную экспедицию.

Работал в Иевлево, Покровке. Ни в одной из глубоких поисковых скважин нефти мы не обнаружили. Рисуя геологические разрезы территории, анализируя результаты геохимического анализа керна, пластовых вод и растворённого в них газа, я всё больше приходил к выводу о невысоких перспективах тюменского юга.

Свои сомнения осенью 1952-го высказал главному геологу Главнефтегазразведки СССР Юрию Шаповалову, который приезжал в Покровку. Выложил ему свои цветные геологические карты — ещё в университетском НИИ полюбил рисовать профили, разрезы, у меня это хорошо получалось. Шаповалов внимательно просмотрел материалы, стал расспрашивать по поводу перспектив региона. Я ему прямо сказал: бурить надо в районах севернее Тобольска. Именно туда идёт погружение фундамента, увеличивается мощность слоев. За счёт этого могут появляться новые нефтяные горизонты. А здесь сплошная вода. Я одной скважиной даже фундамент испытал, чего никто никогда не делал. Понимаете, о чём речь?

— Честно говоря, не очень.

— Нарисую вам схему. Вот скважина, её обычно закладывают в своде. Она вскрывает пласты — песчаник, глины. Под ними фундамент, граниты. В него забуриваются обычно метров на тридцать. Сначала спускают направление, потом обсадную колонну труб — обязательно до забоя, и всё пространство между вскрытой породой и колонной цементируют. Качая цемент по трубам, его можно поднимать до устья скважины или до кондуктора, это промежуточная колонна большего диаметра. Чтобы проверить пласты, в скважину на кабеле спускают перфоратор, пули взрываются и простреливают трубы, делая в них дырки. После всё это поднимаешь и начинаешь откачивать жидкость из пласта. В Покровском шла вода с растворённым газом — примерно 200 кубов воды в сутки и столько же газа.

А я сделал одну вещь. Вошли мы метров на тридцать в граниты. Я дал команду поставить колонну на основание гранита, не обсаживая и не цементируя эту часть, которую один мой студент в Губкинском университете называл дном скважины. Когда уровень раствора в скважине снизили, противодавление уменьшилось — заработал фундамент. Приличный дебит, более сотни кубов воды в сутки. Сразу понял, что фундамент трещиноватый, иначе откуда воде взяться? Этот метод понравился главному геологу Главнефтегазразведки. Где-то через полгода после того разговора, в марте 1953-го, меня неожиданно берут и переводят в выделившуюся из новосибирского треста Тюменнефтегеологию, на должность начальника геологического отдела.

— Не успел я потрудиться и пары месяцев в отделе, как следует новый приказ: назначить главным геологом, заместителем управляющего трестом. А моего предшественника Михаила Шалавина освобождают и отправляют в Тюменскую геолого-поисковую экспедицию. Он действительно был яростный консерватор, ничего не хотел знать, сколько с ним работал, всё удивлялся. Но не думал, что его снимут за это дело. Управляющий трестом Афанасий Шиленко и его зам по политчасти Семен Чеболтасов решили, что именно я отвечаю за направление поисковых работ, за выбор совместно с геофизиками площадей сейсморазведки, за определение точек бурения скважин, их заложение на местности, за анализ керна, геологическую отчётность, связь с наукой и за многое-многое другое. Сразу на плечи свалилась вся эта махина!

— Где тогда шли работы?

— Поисковые — на юге области, опорные скважины бурили на севере: Уват, Леуши, Ханты-Мансийск, Берёзово, Шаим, Кондинский. Тогда ещё не было детальной стратиграфии геологического разреза мезозоя, не было тектонических карт. Схемы перспектив нефтегазоносности отражали личные представления отдельных исследователей. Ряд учёных из Новосибирска предполагал существование в центре Западно-Сибирской низменности обширного выступа рельефа фундамента, перекрытого чехлом мезозойских отложений. Здесь прогнозировали зону нефтенакопления. Однако Ханты-Мансийская и Уватская опорные скважины опровергли это предположение. Рухнули и прогнозы поиска нефти на юге области: глубокие поисковые скважины на Заводоуковской, Покровской, Викуловской и других площадях вскрывали воду.

Районные и областные партийные и государственные органы всё громче заявляли о неправомерной трате денег, требуя результата. На одном из заседаний бюро Тюменского обкома партии Шиленко получил даже выговор за то, что открываем воду вместо нефти. Более того, Президиум Верховного Совета СССР своим указом упразднил Министерство геологии. Москва требовала свернуть все работы на севере. В Хатанге ликвидировали трест «Арктикморнефтеразведка», который открыл небольшие газовые месторождения и получил первую нефть из палеозоя. Причем ликвидировали не просто так, а по указанию Лаврентия Берии. Нашему тресту запретили выходить севернее Ханты-Мансийска, все сейсморазведочные и буровые партии, в том числе в Берёзово, предлагали незамедлительно перебросить в Ханты-Мансийск.

— Вам хотя бы объяснили, почему нельзя бурить на севере, там, где вы хотели?

— Объяснили. Это очень дорого. И потом, никому не нужны были углеводороды на Крайнем Севере. Нам предлагали искать нефть и газ в промышленно развитых районах. Даже в 1959-м, на совещании геологов, один из работников Госплана СССР заявил: «Ровнин напрасно тащит нас к белым медведям. Если там откроют нефть и газ, то трубопроводы туда по болотной тундре строить не будем, они очень дорогие».

— Вас не охватывало отчаяние? Ведь вам наверняка говорили: брось всё, нет тут никакой нефти!

— Разговоры такие были, но я всегда поворачивал на научные обоснования. Во мне срабатывал геолог.

— Если бы не знаменитый фонтан в Берёзово, открытие страны Тюмении отодвинулось бы на долгие годы?

— Берёзово — особый случай. Опорная скважина практически вошла уже в фундамент. Её электрокаротаж и результаты интерпретации указывали на отсутствие нефтегазоносных горизонтов в геологическом разрезе. А тут ещё запрет на работы. Благо Лаврентия Берию к тому времени уже арестовали, но приказ о ликвидации никто не отменял. Надо было срочно решать, что делать. При изучении материалов обратил внимание на пропласток метровой толщины, имеющий слабовыраженное повышенное сопротивление. Он находился в слабопроницаемом пласте непосредственно на гранитах фундамента. И я, утверждая план работ в Берёзово, сделал просто: решил испытать скважину открытым забоем, уже опробованным ранее способом.

— Как в Покровке…

— Я распорядился опустить обсадную колонну лишь до кровли пласта и испытать его, а заодно и вскрытые граниты фундамента, рассчитывая на их трещиноватость. В Покровке же получилось! На меня сразу поднялся главный инженер Иван Юрченко. Спускай, мол, скважину на забой и цементируй как положено! А то подвешенная она оборвётся. Нет, говорю, извини-подвинься. Мы с ним поругались. Я доложил управляющему трестом, что другого решения принимать не буду.

— А управляющий?

— Афанасий Шиленко не был геологом, его прислали к нам как советского работника. Он участник ещё конной армии Будённого, кавалер ордена Боевого Красного Знамени… Шиленко сказал: делай, раз так уверен!

— И что главный инженер?

— Юрченко молодой, задиристый такой был! Мы с ним постоянно воевали. Ему всегда чтоб поменьше керна в скважине брать. Потому что для отбора керна надо другое долото, поднять инструмент, навинтить, опустить… Это ж сколько времени уйдет! А министерство требовало быстрее бурить.

— Пресловутые метры…

— Метры! Они определяли тогда всё. До сих пор думаю: как это так, сидели тут в Москве и занимались такой ерундой! Сколько скважин по югу Западной Сибири набурили! А толку ноль… В общем, утвердили мы с Иваном план испытания скважины. И вдруг 21 сентября 1953-го радиограмма от начальника Берёзовской буровой партии: «Срочная. Тюмень, Нефтегеология, Шиленко. Выброс при подъёме инструмента. Давление на устье 75 атмосфер. Срочно ждём самолет. Сурков». Газовый фонтан в Берёзово!

— Фонтан — это хорошо?

— Это открытие!

— Или авария?

— А с другой стороны, авария. Только разбурили цементную пробку в обсадной колонне и открыли доступ к горизонту, скважина как свистнет! На поверхность вмиг вылетело всё бурильное оборудование, две сотни метров железа. Буровики до этого не встречались с газом и не ожидали такой реакции. Вот и нарушили технологию, не создали должного противодавления. Скважина и заработала раньше времени. Но именно так была открыта Западно-Сибирская нефтегазоносная провинция!

— Несмотря на сентябрь, в Берёзово уже шёл снег. Мы до последнего не знали, сможем ли приводниться. Ведь наш Ан-2 на поплавках мог садиться только на воду… Фонтан и не думал замолкать. Струя фонтана била на 60 метров. Его рёв был слышен за тридцать километров! Местное население спешно покидало Берёзово. Переезжая на противоположный берег Северной Сосьвы, они поминали конец света. Следом за нами прибыла комиссия Миннефтепрома СССР во главе с начальником Главнефтегазразведки Василием Кулявиным. Комиссия нас здорово напугала, поскольку на шинели одного из проверяющих были голубые погоны госбезопасности. Аварийный фонтан мог дорого нам стоить, с последующей работой где-нибудь на Колыме. Тем более что местное отделение МГБ ввело жёсткие ограничения, установив охрану.

Усмирение фонтана осложнялось ранним морозом. Буровая вышка превратилась в огромную ледяную пирамиду, от которой постоянно откалывались куски. К сожалению, не обошлось без жертв: ледяным куском убило прибывшего из главка инженера по технике безопасности. Мы сделали несколько замеров и вычислили средний дебит. Он превысил миллион кубометров газа и пять тысяч кубов воды в сутки! Скважина вскрыла приконтурную часть газовой залежи, причём большой дебит газа свидетельствовал о хорошей проницаемости газового пласта. А поскольку он был незначителен по толщине, у меня сразу возникло предположение, что граниты фундамента содержат газ в трещинах. И бурение следующих скважин подтвердило это предположение.

— Фонтан долго бушевал?

— Задавили его только к июлю 1954-го, стащив вышку с основания тракторами и залив скважину глинистым раствором. Но главное, министерская комиссия сделала из аварии далеко идущие выводы. В апреле приказом министра нефтяной промышленности СССР на базе Тюменской геофизической экспедиции учредили трест «Запсибнефтегеофизика». Одновременно из Ханты-Мансийска в Берёзовский район вернули две сейсморазведочные партии.

— Ну хорошо, газ в Берёзово вы открыли. Но ведь он так и оставался невостребованным более десятка лет. Открытый вами газ оказался не нужен стране?

— Почему же? Нужен! Газ — это топливо. Только говорили, что открытые нами залежи слишком далеки от потребителя. К марту 1955-го мы полностью оконтурили в Берёзовском районе Берёзовскую, Дёминскую и Алясовскую газоносные структуры. Уже в планах шестой пятилетки, принятых в 1956-м XX съездом КПСС, ставилась задача — «усилить геолого-поисковые и разведочные работы по выявлению новых газовых месторождений, подготовить к эксплуатации Берёзовское месторождение газа»…

И следом действительно последовали открытия. Мы открыли здесь 18 газовых месторождений. Запасы в 200 миллиардов кубов позволяли говорить о подаче газа на Урал. Но в Москве всё спорили, обсуждая различные проекты его транспортировки. Предлагали, например, сжижать газ на месте и возить его в цистернах. А железной дороги не было и в помине. Решение о прокладке северного газопровода ЦК КПСС и Совет министров СССР приняли гораздо позднее. Первым на Урал пришёл газ Узбекистана. Дирекцию по строительству трубы Игрим — Серов создали только в конце 1963-го, через три года они дали Пунгинский газ Родине.

— Между двумя фонтанами — газовым в Берёзово и нефтяным в Шаиме — прошли долгие семь лет. Как вы держались на плаву все эти годы?

— Да, пришлось покрутиться эти годы! В 1956-м, в ответ на решения XX съезда, мы направили в Тюменский обком КПСС записку о необходимости форсировать нефтепоисковые, геофизические и разведочные работы. Зашевелились и на высшем уровне. В 1957-м при Совете министров РСФСР образовали главное управление геологии и охраны недр. Начальник главка Сергей Горюнов по предложению Юрия Эрвье, только возглавившего Тюменнефтегеологию, передал ему два треста — геологов-нефтяников и геофизиков, а также Полярно-Уральскую комплексную партию Уральского геологического управления. А уже спустя три месяца, 30 декабря 1957-го, новоявленный трест преобразовали в Тюменское территориальное геологическое управление.

В Тюмень пошли буровые установки, трубы, цемент, сейсмостанции. Усилиями Эрвье к навигации 1958-го у нас появился собственный речной флот, вездеходная техника, а затем и первые вертолёты. Впрочем, речные протоки ещё долгие годы оставались для нас единственными дорогами. Поисковые работы развернули в Игриме, Нарыкарах, Шеркалах, Шаиме… И уже в 1958-м получили первую тюменскую нефть.

— Но Шаим ведь открыли позднее.

— Об этом мало кто говорит, но первую в Западной Сибири нефть получили вовсе не в Шаиме. А значительно севернее, в Малом Атлыме, на правобережье Оби. Я сам решил испытать ту скважину, а заодно и новенький вертолет Ми-1. В Атлыме на глубине порядка 2700 метров вскрыли тонкий прослоек песчаника юрского периода, а оттуда — тот самый запах нефти! Всё, думаю, никуда она от нас не денется. Спустили колонну, зацементировали, простреляли, начали откачивать воду, и вдруг… на поверхности маслянистая капля. Потом больше и больше. У меня есть фотография, где старший геолог Семён Терёхин собирает эту нефть в бочку. Лёгкую, практически без серы. Набрали литров триста.

— За сутки?

— Меньше. Это был апрель 1958-го. Дни ещё короткие. А работали только засветло. Я распорядился поставить её на приток. Набрали всего около двух тонн. Совсем немного, промышленного значения она не имела. Но это была наша первая, тюменская, нефть! Она убедительно доказала: мы не ошиблись в своих прогнозах. В том же 1958-м удалось сломать старую систему, избавившись от мелочной опеки, когда все работы в стране опекала геологическая служба Миннефтепрома.

Раньше, чтобы пробурить скважину, приходилось немало поломать копий. Каждая точка на карте согласовывалась с научными институтами Ленинграда и Новосибирска, утверждалась министерством. Если контур площади поисков, отмеченный на карте, оказывался в болоте или далеко от воды, в месте, неудобном для бурения, мы попадали в ступор. Всякий раз, чтобы перенести буровой станок, надо было лететь в министерство. Всё это заметно затягивало ход работ. Такой бардак продолжался до 1958-го, пока к нам не приехал Сергей Горюнов. Мы его повозили по Западной Сибири, и он понял, что впредь расставлять из Москвы точки просто не получится.

Кроме того, он понял, что я владею геологией лучше иных работников министерства. И дал право самостоятельно принимать решения, утверждать точки и закладывать скважины. По сути, я оказался единоличным хозяином этого процесса. Мы постоянно собирали геологов, заслушивали доклады с тем, чтобы окончательно определиться, в каком направлении вести работы.