Где-то за пару месяцев до окончания службы меня вызвал в штаб дивизии мой ведомственный шеф – начальник службы снабжения горючим соединения майор Майоров. В его кабинете меня ожидал зам по тылу армии генерал-майор Кицаненко (за написание не уверен, а вот звучание фамилии запомнил). Причина вызова мне уже была понятна. До этого майор и сам не раз заводил разговор о том, как бы мне остаться в армии, но здесь он решил привлечь «тяжёлую артиллерию» для раскрытия перспективы и выдачи гарантий. Зная контингент своих коллег в нашей дивизии, я понимал их озабоченность. После моего согласия генерал пообещал внеочередное звание, с уходом осенью на пенсию майора Майорова назначение меня на его майорскую должность и сразу выдать направление в Академию тыла и транспорта. С учётом тогдашнего среднестатусного гражданского инженера, которому предстояло после двух лет службы практически всё начинать с нуля, перспективы были вполне вразумительны. Конечно, Афгана тогда никто не мог и близко предполагать.

Но у меня были Нижневартовск и Самотлор! Там уже ожидали меня мама, жена с сыном, брат, дед с бабкой, не менее десятка родственников. После Сахалина и Новокуйбышевска Нижневартовск стал для нас новым родовым гнездом, куда все собрались не зарабатывать, а жить.

В середине июля 1973 года я прилетел уже не в рабочий посёлок, а в город, который больше напоминал большую строительную площадку. Пятиэтажные дома перешагнули за улицы Нефтяников и Таёжную. Там, где стояли палатки студенческих строительных отрядов, тайга была вырублена. Только за уцелевшим чахлым кедровником виднелось стоящее на отшибе здание горкома, и от него начиналась новая широкая улица с гордым названием «Проспект Космонавтов». За ней, как грибы, вырастали фундаменты новых пятиэтажных «коробок». Петляя меж ними по временно брошенным плитам, перескакивая через канавы, утренний народ шёл к промзоне. Она начиналась с больших каркасных зданий производственного типа, к одному из которых был пристроен длинный двухэтажный барак. В нём располагалось нефтегазодобывающее управление (НГДУ) «Нижневартовскнефть» имени В.И. Ленина, выделенное в 1971 году из НПУ «Мегионнефть». Оно было создано специально для освоения Самотлорского месторождения, оставив за «альма-матер» содержание и строительство двух городов (Нижневартовска и Мегиона) и десяток разбросанных по большой площади месторождений, пара из которых (Вынгапуровское и мифическое Русское) находились уже в Ямало-Ненецком округе.

Вот в отдел кадров НГДУ и пришёл отставной лейтенант устраиваться на работу. Принял меня начальник отдела кадров Фёдор Фёдорович Удовенко, худощавый, с орденским планками на пиджаке, с красивой седой шевелюрой, так похожей на ту, что была у моего отца. (Кстати, они вместе работали в НПУ «Мегионнефть» и даже как-то приятельствовали.) Впоследствии я узнал, что он отставной полковник, участник войны, почётный гражданин Будапешта, который, как мне известно, брали штурмом и с большими потерями.

Фёдор Фёдорович предложил мне на выбор два варианта трудоустройства – инженерную должность где-то в аппарате управления и пока рабочую, из-за отсутствия ставок, на промысле. Я. конечно, выбрал последнее, так как приехал на Самотлор через три года «белым листом», и надо было по новой осваивать производство. Выбор он одобрил, и поскольку начальник НГДУ Роман Иванович Кузоваткин был в отпуске, повёл меня представляться, как молодого специалиста, к главному инженеру Николаю Петровичу Дунаеву.

Главный инженер, кряжистый, широколобый, с чёрными волнистыми волосами, в чёрной кожаной куртке, вышел из-за стола, пожал руку и спросил: – Так, ты сын Храмова? Я про себя ещё удивился этому вопросу, он вроде бы не должен знать отца, так как Николай Петрович появился в Нижневартовске уже после его смерти. После короткого представления я попытался обозначить свои предпочтения:

– Хорошо бы на ДНС-1, к Виктору Николаевичу Иванову, я у него уже работал, к тому же, он наш, куйбышевский.

– Ничего, пойдёшь в новый коллектив на ДНС-4, кстати, комсомольско-молодёжный. Начальник там Петрицын, тоже Виктор Николаевич. А начальник службы Сычков Николай Александрович из Куйбышева. Так что будешь в своей среде, там и приживайся.

Я ещё не знал, что Дунаев сам был из Куйбышева. За эти годы Кузоваткин привёл из Отрадного на Самотлор крепкую команду специалистов. Только среди руководителей цехов и служб, кроме вышеупомянутых, были Закиров Р.М, Кошелев Б.Г., Буров В.Г., Колесников В.Е., Блинов В.Н. (извиняюсь, если забыл кого-то упомянуть).

За те три года, что я отсутствовал, в организационной структуре нефтяной промышленности произошли существенные изменения. Вместо привычных промыслов, участков, цехов появились службы с диковинными аббревиатурами – РИТС, ЦИТС, ПРЦЭО и вовсе уж неудобоваримые – НЦБПО, ПУЭРОГХ. Из промыслов изъяли все смежные службы, выделив их в отдельные структурные подразделения, оставив за промысловиками только обслуживание скважин и дожимных насосных станций (ДНС). Непосредственно на месторождении были созданы районные инженерно-технологические службы (РИТС). Координация всей промысловой деятельности осуществлялась через Центральную инженерно-технологическую службу (ЦИТС) с диспетчерским пунктом в городе.

Виктор Николаевич Иванов был начальником РИТС-1, в состав которой входили «первенцы» Самотлора – ДНС-1 и ДНС-2. Дальше, по юго-западному периметру озера, располагались ДНС-4 и ДНС-5, находящиеся в ведении РИТС-2. Туда уже вела автодорога, покрытая бетонными плитами, которая в конце года замкнулась вокруг озера Самотлор.

Вот оператором по добыче нефти на ДНС-4 я и начал свой новый самотлорский этап.

Старшим оператором на ДНС-4 был Александр Иванович Суздальцев. Он принадлежал к той славной плеяде промысловиков, которые начинали в 1964 году на Баграсе и в 1969 по призыву Ивана Ивановича Рынкового первыми перебрались на Самотлор.

Поскольку мой предыдущий промысловый опыт работы заключался в обслуживании скважин, то меня за ними и закрепили. Кусты уже были побольше – 6-8 скважин. Некоторые состояли из 2-х батарей. Дело было знакомое – пробы, давления, скребки, штуцера. В новинку был для меня замер скважин на только появившихся тогда блочных замерных установках «Спутник». Задания по скважинам выдавал старший геолог службы Сергей Викторович Муравленко. Хотя, кажется, старшие геологи имели тогда статус заместителей начальников службы по геологии.

В первые два-три дня я для ознакомления ездил по кустам с Александром Ивановичем, потом уже самостоятельно. Как-то Суздальцев уточнил, менял ли я раньше штуцера, и получив утвердительный ответ, отправил меня со студентом-практикантом на их замену. Что-то у меня из этого навыка трёхгодичной давности ещё в мозгах сидело. Я перекрыл на скважине, как положено, центральную и боковые задвижки и начал разбалчивать фланцы верхней струны, между которыми мы когда-то с Лазаревым вставляли штуцерную колодку. Вот за неё я и принял уплотняющее кольцо между фланцами, и стал пытаться его достать. Студент, видимо, тоже ни с кем ранее не делал эту работу или был просто нелюбопытным и ничего не подсказал, а только подставлял ведро под сочившуюся пузырями нефть. Как-то очень своевременно подъехал Александр Иванович. Ничем не выказав естественное недоумение, он пояснил, что штуцерные колодки ставят теперь на выкиде трубы перед площадкой, и что задвижку со скважины надо закрывать ещё и в «Спутнике», несмотря на то, что там есть обратный клапан, который чаще всего не держит. Меня охватил стыд и ужас, что я мог натворить, если бы уплотнительное кольцо выпало из разъёма. А ведь я числился оператором высшего разряда!

Сколько лет прошло, а вспоминая этот эпизод, я наряду со стыдом до сих пор испытываю чувство благодарности к Александру Ивановичу Суздальцеву за проявленную сдержанность и деликатность, так как этот случай больше нигде не поминался.

В начале августа, в разгар отпусков, меня со скважин перевели на вахтовую работу по площадке ДНС. Станция представляла тогда из себя четыре блока насосных агрегатов, три сепаратора и две замерные установки «Спутник» с узлами переключения. Всё это хозяйство в течение вахты обслуживалось одним оператором, работа которого сводилась к контролю за давлениями на насосах и за уровнями в емкостях. Бывали и внештатные ситуации, которые требовали каких-то переключений и манипулирования большими задвижками. Конечно, об электроприводе тогда никто и не задумывался, поэтому приходилось хорошо попотеть.

Самая неприятная ситуация складывалась при отключениях электроэнергии, которые порой происходили по несколько раз в сутки. Насосы отключались, и приходилось поднимать уровни и, соответственно, давления в емкостях. Если отключение затягивалось, то перекрывалась задвижка на факел, давление в сепараторах поднималось до критических 16 атмосфер, и происходил переход в режим «самодавления», когда вся нефтегазовая смесь уходила в напорный нефтепровод на центральный товарный парк. По возможности, операторы отправлялись по ближайшим кустам на закрытие скважин.

Когда давали электроэнергию, и надо было восстанавливать сепарацию и переходить на откачку насосами, все манипуляции задвижками осуществлялись в обратном порядке – открывалась факельная линия, и давление с емкостей сбрасывалось на факел. Вот уж было зрелище не для слабонервных!

Нефтегазовая смесь со страшным гулом вылетала во весь диаметр трубы. Нефть, не успевая сгорать, стекала по стояку (если он не успевал прогореть раньше) и горящим озером растекалась вокруг факела. Его уже не было видно, а всё то пространство занимало огромное чёрное облако, по низу которого клубились огненные всполохи. Дым с несгоревшими каплями нефти, в зависимости от ветра, заполнял полнеба. Хуже, когда весь этот шлейф проходил над ДНС, забрызгивая окрашенное «серебрянкой» оборудование. По мере снижения давления, вахтовый оператор запускал насосы, периодически стравливая газ с их приёмов. Если на этот период какие-то скважины закрывались, то оставались дневные операторы для их открытия, независимо от времени суток. Добыча была превыше всего!

Днём ко всем этим манипуляциям, связанным с режимом «самодавления», подключались все операторы, находящиеся на площадке. Ночью всё это приходилось делать одному, стоящему на вахте. За пару дневных вахт меня ввели в общий курс дела. Пришлось не один раз поучаствовать и процессе перехода на «самодавление». И всё- таки самостоятельная ночная вахта немного страшила.

Для меня она наступила 13 августа 1973 года. Из нижеследующего станет понятно, почему эта дата запомнилась мне на всю оставшуюся жизнь.

Непривычно остаться одному на, обычно, оживлённой в дневное время площадке, среди гудящих насосов, свистящих буллитов в сгущающейся тьме, освещаемой неровным светом полыхающего в стороне факела. В первые часы в операторскую я заходил только для передачи в диспетчерскую ЦИТС двухчасовой сводки. Всё остальное время я ходил по площадке, не отрывая глаз от манометров и уровнемеров, прислушиваясь к гулу насосов. Уже во второй половине ночи, зайдя в будку для передачи «двухчасовки», я услышал очень оживлённый и возбуждённый разговор по рации. Рация «Гранит» работала в одну сторону, и говорить по ней можно было, зажав клапан на трубке, только когда твой собеседник умолкал и был готов к приёму. Здесь же рация не умолкала ни на минуту, и я никак не мог воткнуться со своей сводкой. Вдруг начальник смены ЦИТС сам вызвал ДНС-4. Не выслушав мою сводку, сразу вопрос:

– Сколько человек на вахте?

– Один.

– Транспорт есть?

– Нет.

– Сколько скважин можешь закрыть на гребёнке?

– Две.

– Закрывай!

И тут же отключился, не приняв сводку.

Я закрыл отдельно стоящие задвижки скважин 480 и 481 с пласта Б-8. Остальные скважины, подключенные к «Спутнику», были с пластов А, и закрывать их можно было только на устье.

Походив ещё по площадке и убедившись, что всё работает в штатном режиме, я вернулся в операторную. Рация по-прежнему не умолкала ни на минуту. Сквозь треск и шум слышались взволнованные голоса, но в чём была причина этого оживления, понять было невозможно.

Вдруг я услышал, как на площадке взвыли насосы. Выскочив, с ужасом увидел, что стрелки уровнемеров на сепараторах не просто вышли из среднего положения, а упали вниз почти вертикально. Быстро отключив все насосы, стал лихорадочно соображать, что у меня здесь произошло. Уже светало. Факел уменьшился в размерах до оранжевого цветка.

Думать долго не пришлось. Подъехал «Урал», из которого вышли все наши операторы во главе с Суздальцевым. Они сообщили, что на центральном товарном парке (ЦТП) произошла крупная авария с возгоранием. Была команда срочно остановить весь промысел. Поэтому они с города, не заезжая на ДНС, сразу поехали по кустам, закрывать скважины. На площадке перекрыли задвижку напорного нефтепровода и полностью разжали факельную линию, но всё равно факел уменьшился до размера фитилька. Промысел встал.

Все бурно обсуждали произошедшее. Подробностей никто не знал, но уже было известно, что произошёл взрыв газа, и под него попали сразу две смены работников ЦТП.

Эта страшная страница в истории Самотлора описана и рассмотрена с разных сторон, и я не буду, да и не имею морального права излагать то, чему сам свидетелем не был.

И всё-таки, по происшествии почти полувека, какое-то собственное осмысление этой трагедии мне хотелось бы отметить.

Суд, который состоялся спустя какое-то время и назначил виновными в этой аварии грамотных и исполнительных специалистов, всё же не мог подняться до констатации истины, что главной причиной трагедии явилась головокружительная и опьянившая многие головы гонка за лёгкой нефтью Самотлора.

За пять лет, к лету1973 года, на месторождении было добыто более 50 млн. тонн нефти. Суточная добыча перевалила за рубеж 100 000 тонн. Лозунг «Нефть – на кончике долота» делал своё дело – новые высокопродуктивные скважины выходили из бурения потоком. Существующие мощности по приёму и первичной подготовке нефти я описал на примере ДНС-4. Технологически ничем не отличались от неё и другие площадки. О центральном товарном парке того времени ничего сказать не могу, но совершенно очевидно, что с такими объёмами недосепарированной нефти существующие мощности справиться не могли.

В апреле этого года, к годовщине рождения В.И. Ленина, было торжественно объявлено об окончании строительства магистрального нефтепровода «Самотлор – Уфа – Альметьевск». Нефть Самотлора получила выход в центральные районы страны. Но есть такое объективное понятие, как выход нового объекта на стабильный режим работы. А вот это уже растягивалось на месяцы. Ограничения по приёму нефти со стороны нефтепроводного управления были достаточно частым явлением.

Таким образом, тогда главным регулятором добычи нефти на Самотлоре являлись не добычные возможности месторождения, а своевременная сдача нефти нефтепроводному управлению и, соответственно, в магистральный нефтепровод. Чаще всего она форсировалась в последние дни месяца, так как в первой его половине ограничения откачки были связаны с недоделками и профилактическими работами на магистрали. Сдача нефти, в этот период, была более важным показателем, чем факт по её добыче.

Фетиш планов, дополнительных заданий, «датских» социалистических обязательств замутил здравый смысл не только высоких голов в Москве и Тюмени, но и тех, кто непосредственно стоял у истоков этой нефтяной реки. Выполнение планов по добыче нефти было необходимо не только для парадных отчётов и получения наград. Это соответствующим образом стимулировалось, и от этого зависела зарплата людей, которые собрались здесь на большое дело, претерпевая природные условия и бытовые неурядицы, не в последнюю очередь, и ради заработка.

Позже мне не раз приходилось общаться и разговаривать с непосредственными участниками этой трагедии.

С Валентином Николаевичем Белужкиным, который в ту злополучную ночь был начальником смены ЦИТС и занимался оповещением и сбором служб для принятия экстренных мер, мы работали вместе заместителями начальника ЦИТС и больше года сидели в одном кабинете. Это был инженер в самом лучшем, классическом понимании этого слова. В силу своеобразного характера, он трудно сходился с людьми и оценивался ими неоднозначно.

С Юрием Дмитриевичем Малясовым, заместителем начальника НГДУ по подготовке нефти в тот период, мы знакомы и общаемся более 30 лет, и у меня не один раз была возможность убедиться в нём, как в высококвалифицированном специалисте с активной жизненной позицией. Он был назначен судом (а учитывая их статус в то время – вышестоящими инстанциями) одним из конкретных виновных в этой аварии, получил и отбыл реальный тюремный срок.

У каждого из них была своя горькая правда. Каждый понимал, что нельзя было делать. А вот почему и, главное, ради чего это всё- таки делалось – этот вопрос оставался где-то за скобками.

Для живущих жизнь продолжалась.

Надо было, воспользовавшись остановкой оборудования, провести текущие работы, которые были невозможны при постоянно работающей ДНС – устранить течи по фланцам задвижек, перебить сальники, сделать давно намеченные врезки, восстановить прогоревшую факельную линию. Этим и занимались во время вынужденного простоя.

Не помню, сколько дней шло восстановление технологии приёма нефти на товарном парке. Постепенно скважины запускались, и ДНС выводилась на рабочий режим. Горький урок подсказал, что к разбуженным подземным силам надо относиться с бОльшей осторожностью, и период штурмового легкомысленного подхода закончился. В ночную вахту поставили по два оператора. Мне в напарники дали практиканта, студента Тюменского института Николая Прохорова, оказавшегося моим двоюродным братом. В ночное время появился на ДНС транспорт –  «Урал» или ГТТ с водителем. Отключения электроэнергии ещё случались, но реже. При отключениях категорически был запрещён переход на «самодавление». В этом случае сразу закрывалась задвижка на напорном нефтепроводе, и излишняя нефть до закрытия скважин сбрасывалась на факел. При необходимости поджимался приём нефти на ДНС, поднимая тем самым давление в нефтесборной сети и на устье скважин. Тогда, уже подъезжая к кусту, слышался пулемётный стук работающего предохранительного клапана на «Спутнике», и если он был не обвязан на грязевую ёмкость, то над кустом висело облако нефтегазовой смеси. Тоже мало приятного, но всё лучше, чем подобное на технологических площадках.

Где-то перед ноябрьскими праздниками Виктор Николаевич Иванов сообщил мне, что договорился о моём переходе к нему в службу, на ДНС-1.

Но поработать нам вместе не пришлось. Почти сразу же он был назначен начальником цеха подготовки и перекачки нефти и переброшен с промысла на восстановление центрального товарного парка.

Виктор Николаевич не был «подготовщиком» в чистом виде, хотя, конечно, вся технология была ему знакома. В ночь трагедии он находился не на промысле, а на товарном парке. По свидетельству очевидцев, они с Иваном Ивановичем Рынковым охлаждали сверху водой резервуар, заполненный нефтью, предохраняя его от воспламенения от рядом горящего. И в данной ситуации, когда все специалисты НГДУ находились или под следствием, или в глубоком подавленном состоянии, требовался уже не столько специалист, сколько проверенный и надёжный командир, организатор производства, пользующийся безусловным авторитетом как в руководящей инженерно- технической среде, так и, самое главное, в потрясённом ужасной трагедией коллективе. Переход Иванова на эту работу был мужественным поступком инженера и мужчины!

А я сразу после ухода Виктора Николаевича получил свою первую «итээровскую» должность старшего технолога, и был переведён в РИТС-4, на комплексный сборный пункт (КСП) №3.

Но это уже другая история.

Геннадий Храмов